— Каким же образом?
— Ну, стал прямо как зверь лесной.
Юити громко рассмеялся от этих слов. Кёко смотрела на его смеющийся рот с белыми зубами — как у плотоядного животного. Прежде он озадачивал ее еще больше; он казался ей куда более взрослым человеком, и все же ему не хватало уверенности. Однако теперь, когда из тени сосен он размашисто вышел на солнце, позолотившее его волосы, когда пружинисто прошел вперед — шагов двадцать — и замер, по-юношески держась настороже, в нем угадывались повадки молодого одинокого льва, в котором клокотала животная жизнестойкая сила.
Казалось, будто в нем что-то проснулось внезапно, оживилось и выскочило навстречу свежему ветру. Его чарующий взгляд завораживал Кёко, он был неотступным, бесподобно нежным и в то же время грубоватым и сдержанным. Этот взгляд говорил о его желании.
«А он весьма преобразился за это короткое время, — заметила Кёко. — Это, должно быть, благодаря попечению госпожи Кабураги. Ну, вот и мой час настал! Их отношения распались, он бросил работать на ее мужа, и, пока госпожа Кабураги в отъезде в Киото, я должна сжать весь этот урожай!»
Они не слышали сигналов автомобилей, проезжающих вдоль крепостного рва за каменной стеной. Они слышали лишь ритмичные удары теннисных мячей и ракеток. Счастливые голоса, выкрики, короткие смешки и прерывистое дыхание. Изредка ударяли по ушам вялые, томные звуки, выталкиваемые из гортани в пыльную атмосферу.
— Что у тебя сегодня, Ютян, насчет свободного времени?
— Я свободен целый день.
— А что за дело у тебя ко мне?
— Ничего особенного. Я просто хотел повидаться с тобой.
— О, как это мило с твоей стороны!
Они посовещались и приняли легко предсказуемый план развлечений: синематограф, ужин, дансинг. Но сперва им захотелось прогуляться немного пешком, пусть для этого им пришлось бы проделать окружной путь, прежде чем они покинут Императорский дворец через ворота Хиракава. Их путь пролегал по второму древнему валу вдоль клуба наездников, через мост за конюшней; затем дорога поднималась на третий древний вал возле книгохранилища и выходила к воротам Хиракава.
Когда они тронулись в путь, подул легкий ветерок. На щеках Кёко вспыхнул бледный румянец. Она забеспокоилась, как бы не простудиться. Все же на улице стояла весна.
Ее наполняла гордость оттого, что рядом с ней вышагивает красивый молодой человек. Его рука время от времени терлась о ее руку. И тот факт, что ее сопровождал красавчик, внушал ей мысль, что они симпатичная пара. И то, что она любила Юити, служило ей надежным залогом того, что она тоже красивая женщина. С каждым ее шагом розоватая подкладка незастегнутого элегантного темно-синего пальто мелькала, подобно яркой прожилке киновари.
Просторная площадь между служебным помещением клуба наездников и книгохранилищем уже просохла. Кое-где в воздухе клубилась пыль, пока ее не подхватило порывом ветерка. Они пошли сквозь этот вихрь, и тотчас послышался гул знаменосцев, пересекающих по диагонали площадь. Это была процессия пожилых людей из провинции — приглашенных в Императорский дворец родственников погибших в Великой войне.
Процессия двигалась медленно. Многие были облачены в хакама [75] и хаори, обуты в гэта, на головах — старинные шляпы. Согбенные старухи вытягивали вперед шеи, будто у себя на распахнутой груди они высматривали куда-то девшиеся банные полотенца. И хотя еще была весна, из-под воротников у некоторых выпростались края шелкового исподнего; лоск деревенского шелка оттенял морщины на почерневших от загара затылках. Все, что слышалось, это только цоканье гэта и дзори [76] , устало волочившихся по земле, и клацанье вставных челюстей на каждом шагу. От усталости и благочестивой радости пилигримы едва ли были в силах произнести хотя бы словечко.
Кёко и Юити пришли в большое замешательство, озаботившись тем, как им разминуться бы с этой процессией. Старые люди разом повернули головы в их сторону. Даже смотревшие себе под ноги и то почувствовали что-то неладное, подняли свои изнуренные взгляды на молодую пару и больше не отводили их.
Их взоры были без малейшей тени порицания и чрезвычайно открыты. Множество глаз, словно черные каменья, таращилось пристально и хитровато из морщин, из липких век, из слез, из-под бельм, из грязных прожилок… Юити замешкался, прибавив шагу, однако Кёко присмирела. Что касается Кёко, то она не мудрствовала лукаво и верно судила о реальности. Несомненно, этих людей поразила только ее красота.
Процессия провинциальных ходоков неторопливо и волнообразно прошествовала в сторону Управления Императорского дворца.
Они прошли вдоль конюшни, ступили на затененную дорожку. Их руки сплелись локтями. Перед ними выросло возвышение с земляным мостом, сооруженным наподобие косогора. Это возвышение обрамляли валы. Ближе к вершине зацветала одинокая сакура в окружении нескольких сосен.
Мимо двух пешеходов промчалась вниз по взгорью дворцовая повозка, запряженная одной лошадью с развевающейся на ветру гривой; перед их носом мелькнула шестнадцатилепестковая золотая хризантема. Они взобрались на косогор. С возвышенности третьего вала открывалась за крепостной стеной панорама города.
С какой прытью бросился им навстречу весь город! Какая бойкая жизнь там — блестящие автомобили скользят туда и обратно! Какой деловитый и цветущий после полудня квартал Нисикитё! Как вращаются многочисленные флюгера на метеостанциях! Что за революция! С каким напряжением они прислушиваются к ветрам, несущимся в атмосфере! Как заигрывают! Какие вертихвостки! Как неутомимо кружатся!
Они вышли через ворота Хиракава. Они оба еще не нагулялись. Побродили по кромке крепостного рва. И в самый разгар этого бесцельного послеполуденного гуляния, посреди буйства автомобильных гудков, в эпицентре гуда сотрясающейся от проезжающих тяжеловесных грузовиков почвы Кёко вдруг вкусила прелесть самой жизни, что называется, в реальных ощущениях.
…Пусть странно это выражение «реальное ощущение», но в тот день оно прочно запечатлелось в Юити. Кажется, он проникся убеждением, будто перевоплотился в человека, каким больше всего хотел стать. Это самое «реальное чувство», если можно так выразиться, стало подлинной благодатью в особенности для Кёко. До сих пор этот молодой красивый мужчина как будто состоял из фрагментов, из кусочков, из обрывков сексуальности. Его тонкие брови, глубокие опечаленные глаза, изумительная переносица, бесхитростные губы наполняли сердце Кёко радостью, однако у нее сохранялось чувство, будто в этом простом перечне недоставало какой-то очень важной детали.
— А ты вовсе не выглядишь женатым мужчиной, — сказала Кёко, распахнув глаза с простодушным удивлением.
— Ну да, порой я чувствую себя холостяком.
Они переглянулись. Этот сумасбродный ответ рассмешил обоих.