— Тебе не страшно?
Его насмешливый тон зацепил гордость самодовольного юноши.
— Нет, мне не страшно.
— Ты робеешь.
— Чего же я должен бояться?
— Много чего. Если бы не боялся, то присутствовал бы при родах Ясуко. Хорошо бы уточнить подлинное лицо твоих фобий. Однако ты не можешь. Всем известно, что ты любишь свою жену.
— Сэнсэй, что вы хотите мне сказать?
— Год назад ты женился, как я тебе советовал. Ты пересилил тогда один из своих страхов, а теперь ты должен, так сказать, собрать урожай этого преодоления… Когда ты женился, то давал клятву. И что, все еще держишь эту клятву самообмана? Правда ли, что ты можешь терзать Ясуко без того, чтобы самому не терзаться? Разве ты не смешиваешь страдание Ясуко и то, что сам чувствуешь и видишь в своей жизни? Не страдаешь из-за иллюзорности супружеской любви?
— Вы все на свете знаете, не так ли? А вы не забыли, что некоторое время назад были так любезны, что поговорили со мной о преждевременных родах, аборте, выкидыше?
— Видно, ты забыл, что я был категорически против этого?
— Это правда… Я поступил так, как вы сказали.
Поезд прибыл в Офуну. Они уставились на затылок высокой статуи Каннон [85] с опущенным взором между двумя горами напротив станции. Она возвышалась над задымленной зеленью деревьев, словно выступала из затушеванных небес. Станция была пустынной.
Едва поезд тронулся, Сюнсукэ быстро и пылко заговорил, будто торопился высказаться до станции Камакура.
— А не думал ли ты о том, чтобы убедиться в своей невиновности собственными глазами? Не хотел ли ты удостовериться своими глазами в том, что твое беспокойство, твои страхи, твое страдание, какими бы они ни были, не имеют оснований? Я не думаю, что ты можешь это сделать. Если бы ты смог, то для тебя началась бы новая жизнь, хотя какой в этом резон?
Юноша гнусаво засмеялся.
— Новая жизнь, говорите?
Он аккуратно подтянул пальчиками стрелки на брюках, скрестил ноги.
— Как я могу посмотреть своими глазами?
— Просто не отходи от Ясуко, пока она беременна.
— Как глупо!
— Это тебе так кажется.
Сюнсукэ убил наповал отвращение этого юноши. Он смотрел пристально, как на раненный стрелой трофей. С его губ моментально сползла эта презрительная, горестная, озадаченная улыбочка.
В то время как другие люди стыдятся своей радости, в их супружеских отношениях стыдились отвращения. Когда Сюнсукэ видел Юити и обнаруживал со всей его прозорливостью, что Ясуко живет в нелюбви с ним, что у них такие отношения, то душа его ликовала.
Юити столкнулся с отвращением лицом к лицу. Было ли это то самое отвращение, которое он смаковал все это время? К Ясуко, к графу Кабураги, к госпоже Кабураги, к Кёко, к Каваде?
За всей деликатностью наставника, навязывающего Юити это восхитительное отвращение, Сюнсукэ скрывал свою невостребованную любовь. Что-то должно завершиться. Что-то должно начаться.
Возможно, что Юити излечится от своего отвращения. И Сюнсукэ тоже…
— В любом случае я поступлю, как того захочу. Никто не будет мне указывать.
— Прекрасно. Это прекрасно.
Поезд приближался к станции Камакура. Когда они вышли из поезда, Юити направился к Каваде. Сюнсукэ пронзило щемящее чувство. Он пробормотал холодно:
— Ты все-таки не сможешь…
С этими словами у него отлегло от сердца.
Еще долго слова Сюнсукэ тяготили сердце Юити. Он пытался отвязаться от них. И чем сильней он старался забыть их, тем назойливей эти слова маячили перед его глазами.
Весенние дожди никак не прекращались, прошел срок для родов у Ясуко. Четыре дня с ожидаемой даты. Беременность Ясуко протекала благополучно, но на последней стадии проявились тревожные симптомы.
Давление у нее было сто пятьдесят, ноги немного отекли. Повышенное давление и водяночная опухоль во время беременности свидетельствует об обычном продромальном синдроме интоксикации.
После полудня тридцатого июня начались первые предродовые схватки. В ночь на первое июля через каждые пятнадцать минут у нее случались приступы боли; давление зашкаливало за сто девяносто; и хуже того, доктор опасался, что пронзительные головные боли, на которые она жаловалась, могут быть предвестниками эклампсии [86]
Лечащий доктор, заведующий гинекологическим отделением, накануне отправил Ясуко в госпиталь при своем колледже, и, хотя предродовые боли у нее продолжались еще на протяжении двух дней, она не могла разрешиться от бремени. Когда обследовали причину задержки, то выяснилось, что угол наклона лобковой кости у Ясуко меньше, чем у других женщин. Таким образом, было принято решение во время родов использовать хирургические щипцы, и непременно в присутствии заведующего гинекологическим отделением.
Второй день июля знаменовался предвестием середины лета, заявлявшим о себе в этот сезон дождей только изредка. Ранним утром заехала на автомобиле мать Ясуко, чтобы по его просьбе отвезти Юити в госпиталь. Обе сватьи церемонно раскланивались. Мать Юити тоже захотела сопровождать их, но затем отказалась, объяснив, что из-за болезни почек она будет доставлять остальным еще больше хлопот. Мать Ясуко была здоровой полноватой женщиной средних лет. Даже когда они сели в машину, она продолжала подтрунивать над Юити со свойственными ей грубоватыми замашками:
— Если верить словам Ясуко, ты идеальный супруг, но у меня-то глаз наметанный! Была бы я молода, ни за что не оставила бы тебя одного, будь у тебя жена или нет. Сколько суеты вокруг тебя! Позволь мне попросить тебя кое о чем. Если обманываешь Ясуко, то делай это по-умному. Когда обман нескладен, то и в любви получается разлад. Мой рот будет закрыт крепко-накрепко, говори правду только мне. Было ли у тебя что-нибудь пикантное за последнее время?
— Перестаньте! Я не попадусь на вашу удочку.
Едва Юити представил, что он признался, в сознании его тотчас всплыла картинка, ужаснувшая его: рискованная реакция тещи, этой тучной как корова женщины. И в этот же момент он почувствовал, как ее пальцы прикоснулись к его волосам, что привело его в изумление.
— Почудилось, что у тебя поседели волосы, а это всего лишь отсвет.
— Да что вы!
— Как же я поразилась!