– Именно потому, что ты другая, твое место здесь, – резко произнес Тим и отвернулся от меня. – Я не могу лишить тебя того будущего, которое тебе предназначено, которое ты заслуживаешь, и я вовсе не тот, кто сможет занять рядом с тобой равное место.
– Не верю, что эти слова произносишь ты. Кто угодно, только не ты! – Я еще крепче сжала кулаки. – Вспомни, как нам было хорошо вдвоем… Ты миллион раз смеялся над барахлом, окружающим нас, ты не считал его важным! Разве нет? Ты слушаешь мою бабушку, а нужно слушать собственное сердце!
– Я никогда не смогу забыть тебя! – выдохнул Тим, и гримаса боли исказила его лицо. – Ты для меня значишь гораздо больше, чем тебе сейчас кажется. Я готов убить любого, кто причинит тебе вред! И я слушаю свое сердце, а не Эдиту Павловну. Дело вовсе не в барахле.
Любовь. Мы не произносили этого слова, а теперь оно и не могло сорваться с моих губ. Если бы я сказала еще хоть что-то, мир померк бы окончательно, превратившись в мятую серую бумагу с лохматыми оборванными краями. Разве возможно просить и умолять в данном случае?
Тим отказался от меня.
Потому что я принцесса и будущая королева.
Потому что он тоже считает, что мое место в доме Ланье, он не стирал преграду между нами, считая ее верной и постоянной. Испытывал ли Тим ко мне любовь или это было иное чувство?
Я подошла к кровати, села и безвольно опустила плечи. Он никогда не собирался строить со мной серьезных отношений – вот та правда жизни, которую я вынуждена была постичь. Я – Ланье.
– Ты должна остаться и многое изменить. А я должен уехать.
– Уходи, – сказала я и добавила: – Прощай.
Вот и все, вот и все, вот и все… Немыслимо, невероятно и так быстро… Так кратко! Желая опереться хоть на что-то, я сделала попытку придвинуть ближе друг к другу объяснения и оправдания, но ничего не получилось, фразы рассыпались и расползались в стороны. Я – Ланье, это окончательная и бесповоротная правда жизни, которую, похоже, понимают все, кроме меня.
Тим отказался от меня.
Я не стала смотреть, как он открыл дверь и вышел, – слишком тяжело. Один не выбрал меня, потому что я бедная, другой – потому что богатая. Смешно…
– Ты готов убить любого, кто причинит мне вред, но разве ты не понимаешь, что несколько минут назад сам убил меня?
* * *
Не знаю, сколько я просидела неподвижно, глядя в одну точку… Стемнело, никто не приходил, за дверью не раздавались шаги, не слышались голоса, меня даже не беспокоили собственные воспоминания – ни хорошие, ни плохие. Никаких теней и разговоров в голове – пуленепробиваемая тишина, ватная, густая.
«Холодно», – это первое, о чем я подумала, а потом принялась считать позвонки, потому что по ним побежала странная щекочущая боль. Она двигалась сверху вниз и задевала неведомые тонкие нервы, которые почему-то я стала живо представлять. Красная нитка, черная, красная, черная – изогнутые и прямые, похожие на провода… Холод сковал плечи и ноги, я пошевелилась, медленно поднялась, сделала несколько осторожных шагов к прикроватной тумбочке, но колени подогнулись, и я рухнула на пол.
Кажется, я разучилась ходить… Ну и пусть, даже хорошо…
Еще недавно я прижималась к Тиму, а сейчас лицо уткнулось в ковер. Длинный мягкий ворс и запах музейной пыли, несмотря на то, что в доме Ланье убираются каждый день.
– Одиннадцатый час, – с удивлением прошептала я, глядя на часы.
Значит, к ужину меня не позвали. Я представила Эдиту Павловну, Семена Германовича, Кору и Леру, сидящих за длинным овальным столом, и подавила мучительный приступ тошноты. В присутствии этих людей я не смогла бы сейчас даже дышать, не то что есть. О нет, они не будут смотреть на меня пристально и осуждающе, они сделают вид, точно ничего не произошло. Без сомнений, Эдита Павловна уже потребовала молчания от всех членов семьи. Разве в доме Ланье может случиться подобный позор и скандал?
«Симка… Нужно позвонить ей и все рассказать…» Но я не стала искать мобильный телефон. Устроившись рядом с тумбочкой, подтянув ноги к груди, я закинула голову назад, закрыла глаза и повторила:
– Одиннадцатый час.
«У принцесс отличная, замечательная жизнь, Тим. Они часто сидят на полу… когда особенно счастливы… и пытаются не разрыдаться… опять же от счастья…»
Жалко, слезы не приходили, а с ними, наверное, было бы легче. Меня продолжал мучить холод, и никак не удавалось справиться с ним. Стащив с кровати плед, я положила его рядом с собой. Тело не слушалось, что было странно и в то же время томительно-приятно, будто Анастасии Ланье уже нет на свете или скоро не станет. Одной принцессой больше, одной меньше… Кто их считает, этих принцесс?
– Ненавижу вас всех, – услышала я свой ледяной голос и криво улыбнулась. – Ненавижу фамилию Ланье, этот дом ненавижу. Мамочка…
Меня затрясло так, что застучали зубы, а волосы съехали на лицо, и пришлось убирать их за уши. С трудом изменив положение, я сначала выдвинула ящик тумбочки, затем рванула его на себя. Подпрыгнув, ящик с глухим грохотом упал на ковер. Зачем я это сделала? Ответа не нашлось, а боль опять принялась считать позвонки…
Отложив в сторону ежедневник, журнал, книгу, я остановила взгляд на связке ключей и на бархатном серебристом футляре, хранившем подарок Клима Шелаева. В этот момент больше всего мне захотелось увидеть лицо мамы, заглянуть в ее глаза и почувствовать то тепло, которое согревает, несмотря на преграды, километры, годы, смерть. Она тоже любила… когда-то… отца Шелаева…
Теперь я поняла, зачем выдвинула ящик. Было только одно лекарство, способное спасти от холода, утешить, вернуть к жизни, – портрет мамы. Он находился в квартире Клима и звал меня – тягучая сила пробралась в грудь, оплела душу вьюном и потянула на первый этаж к двери.
Если раньше я бы сто раз подумала, прежде чем совершить нечто подобное, если раньше я бы воскликнула: «Нет, ни за что на свете!», то теперь… Я не видела причин не сделать этого… Я не чувствовала ничего, что… Не имеет значения…
Поднявшись, я подошла к шкафу, достала джинсы, водолазку и переоделась. Вынула из сумки мобильный телефон. Спина немела, но я не обращала особого внимания на этот минус, только движения получались то резкие, то заторможенные, то неуверенные. Дерганые какие-то. Вернувшись к кровати, я взяла ключи и сунула их в задний карман джинсов, затем приблизилась к двери, остановилась и… Не знаю, что произошло в моем ослабленном организме, но я почувствовала словно бы сильный удар током, после которого по щеке потекла первая слеза. Развернувшись, я сделала безвольный шаг вперед и схватилась за голову. Сумрачная комната показалась еще более темной, она качнулась и раз, и два, и три, мебель вдруг потеряла очертания, превратившись в бесформенные глыбы, воздух стал тяжелым и липким, вот только футляр отливал серебром, был нерушим и сохранял упрямую устойчивость…
Я шла к кровати, а слезы продолжали течь по щекам, и, казалось, унять их невозможно.