И Толстяк Чарли ушел.
Стена из птиц закружилась и обернулась вихрем, который направился к статуе Эроса и человеку под ней. Толстяк Чарли забежал в помещение и видел, как основание темного торнадо врезалось в Паука. Толстяку Чарли показалось, что он различает крики брата в оглушительном шуме крыльев. Возможно, он действительно их слышал.
А затем птицы рассеялись, и улица опустела. Ветер разбросал дюжину перьев вдоль серого тротуара.
Толстяка Чарли мутило. Если кто-то из прохожих и заметил, что произошло, то виду никто не показал. Впрочем, Толстяк Чарли был уверен, что других свидетелей не было.
Под статуей, где только что был его брат, стояла женщина. Полы изорванного коричневого плаща хлопали на ветру. Толстяк Чарли направился к ней.
– Послушайте, – сказал он. – Когда я просил вас избавиться от него, я имел в виду просто прогнать его из моей жизни. И не делать ничего такого, что вы с ним сделали.
Она посмотрела ему в лицо и ничего не ответила. В глазах некоторых хищных птиц таятся безумие, дикость, которые могут страшно напугать. Толстяк Чарли старался не испугаться.
– Я совершил ошибку, – сказал он. – И готов за это заплатить. Возьмите меня вместо него. А его верните.
Она по-прежнему не сводила с него глаз. Затем сказала:
– Не сомневайся, твой черед настанет, дитя Компе Ананси. Со временем.
– Зачем он вам нужен?
– Мне он не нужен, – сказала она. – Зачем бы он мне понадобился? Но за мной был долг, а теперь я его доставлю, и мой долг будет прощен.
На ветру трепетала газета, и Толстяк Чарли остался один.
Толстяк Чарли уперся взглядом в могилу отца.
– Эй, ты там? – спросил он вслух. – Если да, выходи. Надо поговорить.
Он подошел вплотную к надгробной плите и пригляделся. Он не знал наверняка, чего ждет – может, руки, которая появится из-под земли и схватит его за лодыжку, – но ничего подобного не происходило.
А он был так уверен.
Толстяк Чарли пошел к выходу из сада упокоения, чувствуя себя дураком, – как игрок в телешоу, только что рискнувший миллионом долларов, утверждая, что Миссисипи длиннее Амазонки. Надо было знать. Отец мертвее сбитого кролика, а Толстяк Чарли лишь растратил деньги Паука в погоне за ветром в поле. У мельниц Бэбиленда он сел и зарыдал; гниющие игрушки показались ему еще более печальными и одинокими, чем в прошлый раз.
Она ждала его на парковке, прислонившись к своей машине с сигаретой в руке. Кажется, она была смущена.
– Здрасте, миссис Бустамонте, – сказал Толстяк Чарли.
Она в последний раз затянулась, бросила сигарету на асфальт и растоптала окурок плоской подошвой. Одета она была в черное и выглядела усталой.
– Привет, Чарльз.
– Я думал, если кто меня и встретит, так это будет миссис Хигглер или миссис Данвидди.
– Келлиэнн уехала. Миссис Данвидди послала меня. Она хочет тебя видеть.
Они как мафия, подумал Толстяк Чарли, постменопаузная мафия.
– Она собирается сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться?
– Сомневаюсь. Она не очень хорошо себя чувствует.
– Ох.
Он забрался во взятый в аренду автомобиль и поехал по флоридским улицам за «камри» миссис Бустамонте. Он был так уверен в отношении отца. Так уверен, что отец жив и поможет…
Они припарковались у дома миссис Данвидди. Толстяк Чарли окинул взглядом лужайку, выцветших пластиковых фламинго, садовых гномов и красный зеркальный шар на маленьком бетонном постаменте, похожий на громадную елочную игрушку. Он подошел к шару – примерно такой он разбил, когда был маленьким – и встретился взглядом со своим искаженным отражением.
– Какой от него прок? – спросил он.
– Никакого. Просто он ей нравился.
В доме стоял плотный и тяжелый запах фиалок. У тетки Толстяка Чарли Аланны в сумочке всегда валялась пачка фиалковых леденцов, но даже пухлый ребенок, обожающий сладкое, покусился бы на них только в случае, если у него не было выбора. Запах в доме стоял такой же, как у тех леденцов. Толстяк Чарли двадцать лет о них не вспоминал. Интересно, выпускают ли еще такие леденцы. Хотя непонятно, зачем их вообще было выпускать…
– Она в конце коридора, – сказала миссис Бустамонте и остановилась, указав ему, куда идти. Толстяк Чарли прошел в спальню миссис Данвидди.
Кровать у нее была небольшая, но даже в ней миссис Данвидди выглядела, как кукла-переросток. Она была в очках, а над ними, как понял вдруг Толстяк Чарли, прежде такого не видевший, красовался ночной чепчик – пожелтевшая круглая шапочка в кружевах. Миссис Данвидди лежала на горе подушек с открытым ртом и коротко всхрапнула, когда он вошел.
Толстяк Чарли кашлянул.
Миссис Данвидди приподняла голову, открыла глаза и уставилась на него. Затем она ткнула пальцем на ночной столик у кровати, и Толстяк Чарли взял с него стакан с водой и передал ей. Стакан она схватила обеими руками, как белка орех, и прежде чем вернуть его Толстяку Чарли, сделала долгий и медленный глоток.
– В горле пересохло, – сказала она. – Знаешь, сколько мне лет?
– М-м-м, – он подумал, что верного ответа на этот вопрос не существует. – Не знаю.
– Што четыре.
– Невероятно. Вы в такой отличной форме. В смысле, это удивительно…
– Заткнись, Толстяк Чарли.
– Извините.
– И не извиняйся передо мной, как пес, которого отчитывают за то, что нагадил на кухне. Голову держи выше. Смотри миру в лицо. Понял?
– Да. Простите. В смысле, да.
– В больницу хотят увезти, – вздохнула она. – А я им, мол, когда тебе што четыре, ты заслужила право умереть в собственной постели. На этой кровати в незапамятные времена я детей делала, и рожала, и будь я проклята, если умру где-нибудь еще. И вот еще что…
Она умолкла, прикрыла глаза и глубоко и медленно вдохнула. Толстяк Чарли было подумал, что она опять уснула, но тут ее глаза открылись, и она произнесла:
– Толстяк Чарли, если кто-нибудь спросит, хочешь ли ты дожить до шта четырех, откажись. Все болит. Все. Даже те органы, которых еще не обнаружили.
– Буду иметь в виду.
– И не перечь тут мне.
Толстяк Чарли посмотрел на маленькую женщину в белой деревянной кровати.
– Мне извиниться? – спросил он.
Миссис Данвидди виновато отвела взгляд.
– Я плохо с тобой обошлась, – сказала она. – Когда-то давно я плохо с тобой обошлась.