– Вот. Это, я думаю, ваше.
Она даже не шелохнулась.
– Сделка окончена, – сказал Чарли. – Я принес перо. Мне нужен мой брат. Вы его взяли. Я хочу его обратно. Потомки Ананси вообще не мои, чтобы я их отдавал.
– А если твой брат уже не у меня?
При свете светлячков трудно было разобрать, но Чарли был уверен, что она сказала это не размыкая губ. Ее слова окружили его криками козодоя и визгом и уханьем сов.
– Я хочу брата назад, – сказал он. – Целым и абсолютно невредимым. Прямо сейчас. Или все, что произошло между тобой и моим отцом за эти годы, окажется только прелюдией. Ну, типа, увертюрой.
Чарли еще никогда никому не угрожал. Он и понятия не имел, как претворит в жизнь свои угрозы, хотя не испытывал никаких сомнений в том, что сделает это.
– Он был у меня, – сказала она далеким криком выпи. – Но я оставила его, безъязыкого, в мире Тигра. Я не могла причинить вред роду твоего отца. Тигр может, если осмелится.
Молчание. Ночные лягушки и ночные птицы не нарушали тишины. Она без выражения смотрела на него, ее лицо растворялось в ночных тенях. Она сунула руку в карман плаща.
– Дай мне перо, – сказала она.
Чарли вложил перо ей в руку. И сразу почувствовал себя легче, будто она забрала у него не только старое перо…
Взамен она вложила в его руку что-то холодное и влажное, как кусок мяса, и Чарли подавил в себе желание отбросить его подальше.
– Верни это ему, – сказала она голосом ночи. – Теперь у нас с ним нет причин для раздоров.
– Как я попаду в мир Тигра?
– А как ты попал сюда? – спросила она, и голос звучал так, будто она улыбнулась, а затем ночь сомкнулась, и Чарли остался один на холме.
Он разжал руку и посмотрел на мягкий, с заостренным кончиком, кусок мяса в своей ладони. Кусок мяса был похож на язык, и Чарли знал, кому этот язык принадлежал.
Он надел обратно шляпу и подумал, дело в шляпе, но когда он так подумал, это уже не показалось ему забавным. Дело было не в шляпе, хотя его зеленая шляпа была похожа не те шляпы, какие носят люди, умеющие не только мечтать и думать, но и делать жизненно важные дела.
Он представил себе миры как паутину: она сверкала в его разуме, соединяя его со всеми, кого он знал. Нить, что вела от него к Пауку, была крепкой и яркой, и она холодно светилась, как светлячок или звезда.
Когда-то Паук был его частью. Он ухватился за это, позволяя паутине заполнить его разум. В руке его лежал язык брата, совсем недавно язык был частью Паука, и теперь преданно желал воссоединиться с ним. Живое помнит.
Вокруг него паутина разгоралась диким светом. И все, что требовалось от Чарли, – следовать ей…
И он пошел, а за ним двинулась стая светлячков.
– Эй, – сказал он. – Это я!
Паук издал короткий, ужасный звук.
В тусклом сиянии светлячков Паук выглядел жутко: загнанным и израненным. Лицо и грудь в струпьях.
– Думаю, это твое, – сказал Чарли.
Паук забрал у брата язык, театрально поклонившись, засунул его в рот, прижал и подержал. Чарли наблюдал и ждал, пока язык пустит корни. И очень скоро Паук удовлетворенно поводил туда-сюда челюстью, прижал язык сначала к одной щеке, потом к другой, словно собираясь бриться, потом широко открыл рот и поболтал языком в воздухе. Закрыл рот и замер. Наконец, голосом, который по краям еще слегка дрожал, Паук произнес:
– Неплохая шляпа.
* * *
Рози взбежала по ступенькам первой и толкнула дверь винного погреба. Переступая порог, она чуть не упала и подождала мать, а потом захлопнула дверь и закрыла на задвижку. Электричества не было и здесь, но почти полная луна стояла высоко, так что после кромешной тьмы мертвенно-бледный лунный свет, проникавший в дом через кухонные окна, казался таким же ярким, как свет прожектора.
Мальчишки, девчонки, гулять идем, подумала Рози. Светло на улице как днем [86] …
– Звони в полицию, – сказала мать.
– Где телефон?
– Откуда, черт возьми, я могу знать, где здесь телефон? А этот сидит внизу.
– Ладно, – сказала Рози, размышляя, что лучше: позвонить в полицию или сначала выбраться из дома. Впрочем, не успела она прийти к решению, как стало поздно.
Раздался удар, такой громкий, что ушам стало больно, и дверь погреба разлетелась в щепки.
А из погреба поднялась тень.
Тень была реальна. Рози знала, что она реальна. Рози смотрела прямо на нее. Но это было невозможно: это была тень большой кошки, лохматой, огромной. И странное дело, там, где на тень падал лунный свет, она казалась еще темнее. Рози не видела ее глаз, но знала, что тень смотрит на нее. И что тень голодна.
Тень собиралась ее убить. Этим все и закончится.
– Ему нужна ты, Рози, – сказала мать.
– Я знаю.
Рози подобрала ближайший крупный предмет – деревянную подставку для ножей, – и со всей силой швырнула в тень, а затем, не дожидаясь, чтобы узнать, попала или нет, рванула из кухни в коридор. Она помнила, где входная дверь…
Но темное и четырехногое ее опередило: перепрыгнув через Рози, почти беззвучно приземлилось перед дверью.
Рози прижалась к стене. Во рту пересохло.
Зверь преграждал им дорогу и мягко, на подушечках, приближался к Рози, так медленно, словно в его распоряжении было все время мира.
Ее мать выбежала из кухни, пробежала мимо Рози и нетвердой походкой приблизилась по залитому луной коридору к огромной тени, молотя перед собой руками. Своими тощими кулачками она ткнула тварь под ребра. Все замерло, словно мир задержал дыхание, и тварь повернулась к ней. Размазанное скоростью движение – и мать Рози уже на полу, а тень треплет ее, словно собака тряпичную куклу.
В дверь позвонили.
Рози хотела позвать на помощь, но вместо этого просто заорала, громко и настойчиво. Наткнувшись в ванной на паука, Рози могла орать, как орет второразрядная актриса при первой встрече с человеком в костюме монстра. Теперь же она находилась в погруженном во тьму доме, где были призрачный тигр и потенциальный серийный убийца, и одно, а может, сразу оба эти существа только что напали на ее мать. Она успела подумать о том, что можно сделать дальше (пистолет: лежит на полу в погребе, она должна спуститься и взять его. Или дверь: она может проскочить мимо матери и тени и открыть входную дверь), но ее легкие и рот продолжали сотрясать воздух.
Кто-то ломился во входную дверь. Они пытаются попасть в дом, подумала она. Но через эту дверь не пройдут. Она прочная.