– Пусть все уснут, – почему-то прошептала она.
Сыч точно знал, что на берегу, да и во всем мире, никого, кроме них, нет, поэтому чуть привстал, еще плотнее притиснулся к стене и положил Риту на спину.
– Тебе нельзя, – безнадежно вымолвила она. – Ты больной, с жаром...
– Я уже выздоровел...
Наверное, он заговорил громко, потому что она зажала его рот горячей ладошкой, но в следующий миг отняла ее, обхватила голову руками и притянула к своему лицу.
– Кровать же скрипит...
Он не понимал, о чем она говорит, ибо видел лунный свет, ощущал колкую осеннюю траву, напряженное, трепещущее тело под руками и уже больше ничего не хотел понимать. И Рита вдруг шепнула со вздохом:
– И пусть слушают...
Кажется, он что-то говорил, но не запомнилось ни одного слова, а она целовала его и перед кем-то оправдывалась:
– Он бредит... Это бред...
Реальность вернулась внезапно, вместе с чувством пресыщения и холодного, знобящего стыда. Рита все еще целовала его лицо, но губы и язык стали холодными и из дыхания ее исчез тот манящий запах. Он обнаружил, что находится в узкой, длинной комнате общежития, и в окно светит не луна, а уличный фонарь, так что все видно, особенно девицу на соседней кровати, которая ворочалась, стонала, зачем-то гладила свой голый живот и смотрела на Сыча бешеными глазами. Он сделал вид, что спит, и уснул бы, но насмешливый голос откуда-то от окна сказал:
– Я сразу поняла, какой он тебе брат!
Рита перевернулась на бок, лицом к нему, приложила палец к губам, дескать, молчи, не обращай внимания, а сама улыбалась, и полумрак делал лицо ее прекрасным. Сыч протиснул губы к ее уху, прижатому к подушке, и прошептал:
– Я женюсь на тебе.
Она не успела ответить, поскольку опять вмешался насмешливый голос – видно, девица потягивалась:
– Ритуль, дай мальчишечку?.. Побаловаться?
И тот час же раздался всеобщий смех – никто не спал, но девица на соседней койке почему-то тихо заплакала. А Сычу вдруг стало все равно, что они говорят и от чего смеются. Уже не скрадывая движений, он просунул руку под голову Риты, крепко обнял и прошептал:
– Мы поженимся.
– Ну что тебе, жалко, что ли? – все еще веселилась дальняя часть комнаты. – Не кусок же мыла, не измылится!
Рита неожиданно привстала, сказала холодно и резко:
– Когда к тебе жених приедет, я тоже посмеюсь!
В комнате повисла тишина, а Сычу вдруг стало тепло от ее слов.
– Ладно, девки, давайте спать! – послышалось от окна. – Завтра на работу.
По этой команде он прижал к себе Риту и мгновенно оказался на берегу мельничного омута.
Проснулся он от яркого света и шороха: сонные еще, хмурые девушки торопливо собирались на работу, потягивались, переговаривались хрипловатыми голосами и, когда умывались под рукомойником, косились на кровать Риты. А она еще спала, уткнувшись в его плечо и укрыв лицо своими волосами. Но когда девчонки уходили гурьбой из комнаты, вдруг произнесла отчетливо и бодро:
– Не выключайте свет.
Едва за ними захлопнулась дверь, как тот час же приподнялась и проговорила со вздохом сожаления:
– Тебе надо ехать домой, Сыч...
– Я еще болею, – отозвался он с тоской, представив, что сейчас нужно расставаться.
Рита пощупала голову и погрозила пальчиком:
– Не обманывай!.. Я дам тебе денег. Сядешь в поезд и поедешь.
И тут он увидел, как на сосках ее груди, словно белые слезы, медленно выкатились и созрели две крупных капли молока.
– Это... что? – спросил испуганно, вспомнив свой сон.
Она смахнула капли рукой и улыбнулась:
– Бывает... Вставай и одевайся.
– Не хочу уезжать, – с ребячьей упрямостью сказал он. – Зачем?
– Сейчас сюда придет комендант.
– Но ты же сказала, брат...
– Я-то сказала, да только девчонки уже доложили ему... какой ты брат. Уже нашептали, стервы...
– Думал, они твои подруги...
– Подруги!.. По горю они подруги. Им всем под тридцать уже, а мы с тобой тут, на глазах... милуемся. – Она подала трусы и майку. – Ничего ты еще не понимаешь...
Сыч молча оделся и сел насупленный. Рита принесла ему высушенные на батарее валенки.
– Ничего, я скоро вернусь, – утешила она, торопливо натягивая платье. – Жди меня в мае. А может, и раньше, если курсы сократят... Сейчас я побегу на занятия, а ты на вокзал. Только маме не говори, где был, ладно?
Потом она вела его за руку по длинному коридору, мимо вахтерши, которая уже все знала и пыталась заступить дорогу. Но Рита в этот миг внезапно налилась каким-то звенящим гневом и бросила на ходу:
– Уйди, сгинь!
И старуха послушно отскочила в сторону. На улице Рита повеселела, выпустила наконец руку Сыча и, схватив горсть снега, отерла лицо.
– Господи, что я делаю? – И засмеялась.
Они расстались возле проходной прядильной фабрики, и как-то нелепо, бесстрастно, словно ничего не случилось.
– Ну, жди меня, – обронила она и, даже не обернувшись, скрылась за обледеневшей парной дверью.
Воспоминания о Рите Жулиной были настолько притягательными, что на время отвлекли его от всех прочих мыслей, в том числе и от надежности патронов. Он сидел за столом, сцепив руки, смотрел на пистолет, на чистый лист бумаги и ручку, знал, для чего все это приготовлено, однако сознание еще не высвободилось из пут памяти, дабы совершить, что задумал, и все еще блуждало в прошлом.
Перед тем как уехать на работу в родные края, он был приглашен к Баланову на собеседование, где после недолгого формального разговора получил настойчивый совет непременно жениться. Сергей Борисович тогда пообещал, однако еще не внял, не прочувствовал всей серьезности этого наказа. К тому же направление в провинцию хоть и было обязательной обкаткой перед дальнейшим повышением, однако считалось своеобразной ссылкой: существовал риск никогда не вернуться обратно, если не способен руководить областью. Поэтому он расценил наказ жениться как брюзжание стареющего высокопоставленного начальника, считающего, что он имеет право вмешиваться в личную жизнь, устраивать семейное благополучие и счастье подчиненных.
Его скепсис тот час же был замечен.
– Напрасно вы так, – заметил Баланов. – Знаете, что вас ожидает? На родине? Полное одиночество. У вас там не будет друзей. И вообще следует привыкнуть к мысли, что их теперь не будет никогда. И нигде. Возле вас будут придворные, угодники и холопы, с которыми невозможно водить дружбу. Власть создает вокруг человека зону отчуждения. Чем выше начальник, тем шире эта зона. И жена становится единственным человеком, с кем можно говорить искренне, кому не опасно излить душу. Это кроме того, что вам, молодому мужчине, потребуется женщина... Поймите меня правильно: я забочусь прежде всего о вашем психологическом здоровье.