Они замолчали, потрясенные сделанными только что открытиями. Шарко сходил в кухню еще за одной кружкой травяного чая, а вернувшись, сел рядом с Люси и нежно поворошил ей волосы:
— Пока у нас нет никакого ответа. Нам неизвестно даже, какое отношение ко всему этому имеют малыш, который сейчас в больнице, и Валери Дюпре. Нам неизвестно, где сейчас эта журналистка, которая вела свое расследование, и жива ли она. Но по крайней мере, с завтрашнего утра мы уже не будем тыкаться как слепые щенки, потому что знаем, где искать!
— Прежде всего надо будет найти и расспросить двух женщин, вернувшихся с того света.
Шарко, улыбаясь, кивнул и перешел к более настойчивым ласкам. Люси прижалась к нему, поцеловала в шею, но потом осторожно высвободилась.
— Я так же хочу этого, как ты, но сегодня нам нельзя, — прошептала она. — Загляни в календарь — увидишь, что дверь откроется только через два дня, в субботу вечером. И надо, чтобы твои… твои зверюшки накопили сил, — так у нас будет больше шансов.
Люси, посмотрев на часы, потянулась к папке с бумагами, присланными из гренобльской полиции:
— Полистаю немножко, надо как следует пропитаться этим старым делом… И еще нет часа ночи! А ты, если хочешь, иди спать, ладно?
Шарко был разочарован, но нежности в его взгляде нисколько не убавилось. Он нехотя встал и взял досье по делу Юро.
— Если передумаешь… если передумаешь, я тоже пока не сплю.
А когда он был уже в коридоре, Люси его окликнула:
— Эй, Франк! У нас будет ребенок, слышишь? Я клянусь тебе, у нас будет ребенок, чего бы это ни стоило!
Шарко проснулся от удушья.
БЕССМЕРТНЫХ НЕ БЫВАЕТ. ДУША — ЭТО НАВСЕГДА. ОНА ЖДЕТ ТЕБЯ ТАМ…
Нет, он ни в чем не уверен. Это догадка, только догадка, но эта догадка оказалась способна пробудить его посреди ночи, всего в поту.
Франк молча встал, включил ночник. 2 часа 19 минут. Люси, свернувшаяся калачиком, крепко спала, прижимая к себе подушку. Досье Юро валялось на полу, несколько страниц выпали и лежали рядом. Он крадучись подобрался к гардеробной, нашел там теплую одежду, тяжелые туристские ботинки, погасил свет в спальне и, пробыв несколько минут в ванной, отправился в кухню, где сочинил такую записку:
Мне так и не удалось заснуть из-за всех этих историй с утопленницами, ну и решил уйти в контору пораньше. До скорого, я люблю тебя!
Шарко положил записку посреди кухонного стола — так Люси наверняка ее увидит. Затем потихоньку взял пистолет, потихоньку же переобулся в гостиной и проглядел «Фигаро», где по-прежнему ничего не было обведено или написано на полях. Стало быть, Люси ничего найти не удалось, хоть и просидела над газетой так долго… Он вздохнул, натянул на голову черную шапку, вышел из квартиры, запер за собой дверь. Лифт, подвал… Шарко сам не верил в то, что решится это сделать, тем не менее…
Десять минут спустя он ехал по шоссе А4 в направлении Мелена, который находился примерно в полусотне километров от столицы. Снег уже, к счастью, с неба не валил. Время от времени тьму прорезали оранжевые лучи вращающихся фонарей, спецмашины уже приступили к работе и начали рассыпать по асфальту свои тонны соли… С черного, чернее сажи, неба проливали тусклый свет луна и звезды, их бледные лучи вяло скользили по снежной пелене. Шарко вцепился в руль покрепче. Затылок у него был чугунный; любой фонарь, мимо которого он проезжал, посылал в его мозг огненную стрелу…
Октябрь 2002 года. Та же дорога и тоже ночью. Гнев, доходящий до бешенства, и страх ведут меня к садисту, который мучил и убивал женщин. Его личность уже установлена, и теперь я мчусь к загнанному зверю, к тому, кто держит у себя Сюзанну больше полугода. Я давно не сплю, я давно не живу, я давно стал всего лишь тенью собственной ненависти. Только эта ненависть и адреналин позволяют мне держать глаза открытыми. Сейчас, этим вечером, я готовлюсь к встрече с самым страшным чудовищем, с убийцей худшего разбора. Его прозвали Красным Ангелом. Я еду к монстру, который вкладывал в рот убитой им с беспримерной жестокостью жертвы дореформенную монетку в пять сантимов.
Прошло почти десять лет, но как все в нем еще живо… Время ничего не стерло, только сгладило углы, чтобы сделать настоящее более терпимым. Ни одну из дыр, образовавшихся после смерти близких, невозможно заполнить, мы можем только жить без них и надеяться на то, что когда-нибудь эти дырки затянутся. Шарко любил Люси, как никого на свете, но он любил ее еще и потому, что рядом не было Сюзанны.
Дорога, дорога, дорога… Национальная, потом местные… Никто в такую погоду никуда добровольно не поедет, а уж в этот час… Городок спал. Сугробы по обочинам в свете фар придвигались все ближе, потому что дороги становились все ýже… Вскоре стали видны и первые деревья Бревьяндского леса [23] . Голые обледеневшие дубы и ясени, словно из стекла. Шарко ни разу не возвращался в эти про́клятые места, но отлично помнил дорогу: в памяти часто сохраняется самое худшее.
Здесь был странный свет. Ледяная ночь, снег, луна… какие-то внезапные изгибы и округлости, возникавшие в серебристо-серых отражениях… Минуты, в течение которых машину болтало на разъезженной дороге, показались ему бесконечными. В конце концов, после километра или двух, Шарко понял, что дальше пути нет, и вышел из машины. Как в тот раз.
Я приближаюсь к большим болотам с оружием наготове. Хижина построена на островке, среди деревьев и высоких папоротников. Сквозь щели в закрытых ставнях сочится свет. Он падает на причаленную с той стороны водоема лодку. Красный Ангел там, внутри, и Сюзанна с ним. Взаперти. У меня нет выбора. Мне нужно перебраться туда вплавь — по ледяной стоячей воде, покрытой ряской, между листьями кувшинок, мертвыми ветками, щепками…
Франк несколько раз оскальзывался, спотыкаясь о скрытые под затвердевшим снегом корни, несколько раз падал, угодив ногой в яму. Его старенький фонарь — сколько ему? должно быть, лет уже пятнадцать, не меньше? — высвечивал со всех сторон ряды одинаковых, как близнецы, стволов. Какого черта он делает здесь поздней ночью, на дороге, которой даже и различить не в состоянии? Это чистое безумие. А если он ошибся, если поехал не туда? Где, черт побери, эти гнусные болота? Где хижина серийного убийцы, которого он уложил так хладнокровно, ни секунды не поколебавшись? Прошло десять лет, домишко, должно быть, разорили, может, даже и разрушили. А вдруг от нее, от этой лачуги, попросту больше ничего не осталось?
Ноги замерзли, от холода было трудно дышать, ему чудилось, что с каждым вдохом его легкие все больше леденеют изнутри. Лес явно его не хотел.
Никаких следов, кроме своих собственных, он на снегу не видел. Никто не приходил сюда с тех пор, как выпал снег. Он сжал руками колени, несколько секунд передохнул. Деревья потрескивали, комья снега срывались с ветвей и падали на землю, как мертвые голубки. Никакого зверья, время словно остановилось. Он всерьез задумался о том, чтобы повернуть обратно, и тут, как ему показалось, заметил впереди контуры какого-то строения. Кровь прилила к сердцу, и Шарко вдруг стало жарко. Он побежал пошатываясь, задевая перчатками снег.