– Там несчастный случай, – напомнил генерал, – ни у кого не вызывающий сомнений. Зачем же своими руками ломать то, что так удачно построилось? Это был бы уже явный перебор.
– Да, действительно, – задумчиво согласился Глеб. – Пока все выглядит как обычное совпадение, которое, к тому же, вполне устраивает местные следственные органы. Ясно, любой следователь прокуратуры, любой опер, если только у него в голове осталась хоть капелька серого вещества, сообразит, что это довольно странно. Как в сказке: жили долго и счастливо и умерли в один день. По отдельности ни то, ни другое не вызывает вопросов. Умереть в один день для двух человек – не проблема, это дело случая, лотерея. Но чтобы это произошло с подельниками – случайно произошло, без посторонней помощи, – не знаю, не знаю… Верующий человек сказал бы: что значит – случайно? Как это – без посторонней помощи? Без высшего соизволения и лист с дерева не упадет; надоело Господу мерзость их греховную терпеть, вот и прибрал, считай, в одночасье… Но следователь прокуратуры или опер из угро так, конечно, не скажет, а просто подумает: что-то тут не то. Но доказательств насильственной смерти никаких, и на что ему лишняя головная боль? Дополнительная работа за те же деньги никому не нужна, на то и расчет. Только…
– Ну-ну?
– Понимаете, Федор Филиппович, противоположная версия, согласно которой этого графомана Лялькина и отставника Ерошкина аккуратно убрали по приказу Кулешова, меня тоже не особенно вдохновляет. Потому что тут тоже налицо перебор, явная избыточность применяемого насилия, как если бы кто-то начал отгонять муху топором или выстрелами из охотничьего ружья. Зачем Кулешову эти обставленные под несчастный случай убийства, когда у него и так все тип-топ? Подумаешь, журналисты им заинтересовались! ФСБ он не испугался, а «Московского комсомольца» испугался – как же, держи карман шире! Да и с точки зрения обыкновенной целесообразности убийство свидетелей – не лучший способ заставить прессу охладеть к этой истории. Наоборот, это только подогреет интерес, заставит строить версии, одна из которых может снова привлечь нежелательное внимание органов… Журналисты – не менты, для них это настоящий подарок, сахарная косточка, шанс в очередной раз дать волю фантазии. А Кулешов, что бы я тут о нем ни говорил, не настолько глуп, чтобы этого не понимать. Серьезной угрозы для него погибшие не представляли, а раз так, зачем мараться?
– Выводы? – с рассеянным видом глядя на проплывающую за тонированным оконным стеклом панораму столичных улиц, спросил генерал.
– Выводы очевидные. Либо Кулешов – ошалевший от страха болван, не способный просчитать ситуацию хотя бы на пару ходов вперед, либо его аккуратно, грамотно, неявно подставляют – например, чтобы занять его место в «Спецтехремонте» и прибрать к рукам только-только начавший раскручиваться прибыльный бизнес. Либо тут орудует настоящий маньяк, для которого убийство – цель, а не средство ее достижения. Я говорил с Кулешовым, и он вовсе не показался мне напуганным – напротив, держался спокойно, уверенно, как человек, которому нечего бояться. Следовательно…
Он замолчал, впав в задумчивость. Федор Филиппович, с любопытством глядя на него, подождал продолжения, не дождался и тоном спокойной констатации подсказал:
– Следовательно, мы возвращаемся к тому, с чего я начал: твои шапкозакидательские настроения до добра не доведут. Как видишь, противник действует непредсказуемо и очень решительно. Он уже начал одну за другой убирать с доски фигуры. Позавчера это был Ерошкин, вчера – Лялькин, а завтра… Ты ведь едешь на полигон именно завтра, не так ли? Ты представляешь себе, что это такое – танковый полигон? Огромное, тщательно охраняемое, по преимуществу безлюдное пространство, где полно укромных местечек, огнестрельного оружия и людей, которые умеют с ним обращаться. Так что на твоем месте я бы не стал слишком широко улыбаться.
– Нас извлекут из-под обломков, поднимут на руки каркас…
– Вот именно.
– Никогда не понимал, при чем тут какой-то каркас, – признался Сиверов.
– Вот заодно и узнаешь, – мрачно предрек Потапчук.
Улыбка, которая, было, снова расцвела на губах Слепого, погасла, лицо приобрело угрюмое выражение. Уже ставшим привычным жестом потеребив усы, Сиверов тяжело вздохнул и, помолчав еще немного, сказал:
– У меня, товарищ генерал, будет к вам одна просьба личного характера. Если со мной что-то… ну, словом, если что…
– Типун тебе на язык, – перебил его Федор Филиппович. И, в свою очередь, помолчав, так же серьезно добавил: – Можешь не волноваться. Ирину я не оставлю, сделаю, что смогу. Хотя чем тут поможешь!..
– Да я не об Ирине, – сказал Глеб. – Ирина – это само собой. Я о другом. Если со мной что-нибудь случится, умоляю: прикажите перед похоронами убрать у меня из-под носа эту шерсть!
Со стороны водительского сиденья послышался сдавленный хрюкающий звук.
– На дорогу смотри! – повторил Федор Филиппович. – А то коммунальные службы испытывают нехватку водителей мусоровозов. Могу составить протекцию.
– Чур, я первый! – поспешно влез Сиверов. – Я способный, я справлюсь!
– Господи! – вперив в потолок салона мученический взор, воззвал к равнодушным небесам генерал Потапчук. – С кем приходится работать!
Машина, управляемая молчаливым, сосредоточенным, очень серьезным и заметно уменьшившимся в размерах водителем, пронеслась по короткому Воробьевскому шоссе, проскочила мост через Сетунь и помчалась по набережной в сторону Киевского вокзала. Немного не доехав до Бородинского моста, она остановилась. Глеб забрал с сиденья слегка поцарапавшийся в ходе инцидента около ресторана немецкий танковый шлем, не прощаясь, выбрался из салона и, ни разу не оглянувшись, направился к парковке, посреди которой поблескивал черным лаком и хромом его оперативно отремонтированный мотоцикл.
Погода опять наладилась. Небо прояснилось, как по заказу, солнце ощутимо пригревало, и нежащийся в его лучах танковый полигон изо всех сил старался показать, что в определенную пору года и при определенных погодных условиях даже такое место может быть красивым. Разбросанные по равнине купы кустарника сверкали позолотой и бронзой, лимонная желтизна березовых крон выгодно контрастировала с темной зеленью хвои, пушистая газонная трава, которой были засеяны крутые откосы земляного вала, зеленела свежо и ярко, почти как в мае. Отмытые недавним дождиком от летней пыли танки выглядели так, будто совсем недавно сошли с конвейера, но при этом почему-то не производили впечатления музейных экспонатов, особенно вблизи, где явственно чувствовались исходящие от них запахи дешевого бензина с низким октановым числом и дизельного топлива.
– Впечатляет, – с восхищением в голосе сказал бывший подполковник ГРУ Семибратов и уважительно похлопал ладонью по теплому от солнца, бугристому от наложенной в несколько слоев краски крылу «королевского тигра». – Экая махина, даже смотреть жутковато! Поздравляю вас, Сергей, вы обладаете настоящим раритетом. Их ведь во всем мире остались считанные единицы. Отличный образчик типичной военной истерии, в которую неизменно впадает проигрывающая сторона – построить для устрашения противника что-нибудь этакое, весом в сто пятьдесят тонн, с экипажем из двадцати двух человек, как немецкий «К-ваген» восемнадцатого года… Вам здесь для полноты картины только «Мауса», этого сверхтяжелого гроба на гусеницах, и не хватает. Но и «королевский» хорош, спора нет. Хотя движок слабоват – тот же «майбах», что на первом «тигре», а разница в весе – о-го-го! Лишние двадцать тонн – это вам не фунт изюма! Простите, – спохватившись, смущенно добавил он, – я, кажется, слишком много говорю. Понимаю, что вы все это и без меня прекрасно знаете, но просто не могу удержаться перед лицом всего этого великолепия…