Такое сравнение пришло мне однажды с глубокого похмелья. Похмелье прошло, а мысли о той цепи и собачьей породе остались…

Мне не было жаль натурально убитых в кровопролитных поединках дней и ночей, на меня бессонницей наваливался монстр о трех головах, и каждая его голова – неудовлетворенность, недоделанность, незаконченность – пыхала жаром. Я представлял, как заполняю короткую анкету-жалобу: дом недостроил, ребенка недоделал, книжку недописал. Жалость моя не была однобокой. Те убитые дни и часы я мог бы провести в компании с другом или подругой, пусть даже в скучноватой беседе с родителями. «Бесцельно прожитые дни и годы… Все верно. Лучше не скажешь. Что ни говори, а цель должна быть у любого человека. Новый день – новая задача, которую нужно решить к закату. Если ты утром проснулся и у тебя нет цели, нет задачи, которую нужно решить, нет задания, которое нужно выполнить, – день пропал. И не потому, что я какой-то там правильный или суперправильный, просто во мне живет и процветает вирус под названием дисциплина, это такая штука, которая поможет преодолеть все. Ну, в смысле любые трудности и в смысле поставленной перед самим собой задачи (а это уже самодисциплина). Нет, я не идеален. Моя дисциплина ходит в самоволку, я ей выписываю увольнительные, не могу отказать в праздничных днях, выходных и длительном отпуске. Но хватит об этом, иначе я запутаюсь, меня уже несет».

Я снял трубку телефона и заказал водки в номер. Мне требовалась только одна рюмка, только один глоток, чтобы утолить жажду этой пагубной привычки. Вот он – этот обжигающий глоток, принесший мне облегчение…

Думай, думай. Начни… с похмелья.

Я не припомню такого жуткого похмелья. Так надраться я мог в одиночку, даже в компании сослуживцев я оттягивался, но не нажирался как свинья. И уж абсолютно точно я не мог распуститься в компании женщины.

Абстиненция. Я впервые натянул это слово на свое состояние. Меня натурально ломало, как наркомана после дозы, вызвавшей токсикоманическую зависимость. И моя клиническая картина напрямую зависела от типа наркотика. Доза была, наверное, лошадиная, но могла свалить и кентавра, а меня так просто убить. Но что не убивает, то делает сильнее, как сказал Ницше.

Кто, в какое время подсыпал мне наркотик, скорее всего, в спиртное? К еде я в тот вечер не притронулся. В гостинице? В номере, кроме нас с Ритой, никого не было, вино и коньяк мы прихватили из ресторана. «Грот» – единственное место, где мне могли подсыпать наркотик. Не исключено, что не только мне.

Почему Риту не насторожило мое поведение? Выпил я мало, но мое состояние говорило об обратном. Все просто: она тоже приняла наркотик и была преисполнена сумасбродства.

Действие наркотика я ощущал до сих пор. Сильный, он и был предназначен больше для меня, чем для Риты. Предназначен, значит, убийство женщины было запланировано. И план этот созрел неожиданно. Верхний отсчет – как только я вошел в ресторан, нижний – как только покинул его. Другой вариант: план созрел давно, он был отшлифован до высочайшей степени чистоты – недоставало только центральной фигуры, исполнителя главной роли. Кто-то воскликнул, потирая руки: «Вот он, лошара!» Но это означало, что выбор исполнителя носил «клубный» характер, и я прошел фейс-контроль на входе в ресторан. Трудно представить, что кто-то руководствовался только внешними данными. Отсюда родилось противоречие, «реверсивная» версия: кто-то знал о моих профессиональных и прочих качествах, а их немало. Во-первых, я мог заинтересовать планировщика (назовем его так) как частный детектив и, может быть, как гость этого города. Я мог представлять интерес как бывший оперуполномоченный Следственного комитета военной разведки. У меня за плечами два десятка командировок на Северный Кавказ, и этот факт мог стать для «планировщика» главенствующим. Он еще не проявился, но, как знать, может быть, не сегодня, так завтра все акценты в чьей-то игре будут расставлены.

Я вдруг представил, что кто-то удовлетворенно кивает головой, потирает руки: «Этот парень – настоящий мужчина, а значит, он чтит две вещи: игру и опасность. Здесь он ищет женщину – как самую опасную игрушку на свете. Пусть получит то, что он хочет».

Такое возможно?

После того что приключилось со мной – легко. Но это было «до того». Парадокс.

Кое-какие ответы мне мог дать шустрый, сообразительный, вездесущий человечек – официант из итальянского ресторана «Грот Луперкалии».

Глава 7
«Еще увидимся!»

С утра зарядил мокрый снег, сменяющийся дождем. На дорогах – месиво из подсоленного песка, слегка приправленного реагентами. Тут не Москва, тут со снегом и гололедом борются по старинке. Я закрываю глаза и мысленно перемещаюсь на двадцать лет назад: мне нужно перейти дорогу, и я, перекладывая школьный портфель из одной руки в другую, с нетерпением жду, когда проедет спецмашина, разбрасывающая песок. Открываю глаза – та же самая картина.

Можно сказать, я не торопился, однако к ресторану подошел с запасом.

«Грот Луперкалии» закрывался в 23.45, чтобы этот чертов персонал успел «подбить бабки» и вынести сор из избы до полуночи. Откроется дверь черного хода, и за порог шагнет служащий – из тех, кого знала здесь каждая собака. Я с опаской поглядывал на целую свору из десятка собак, продолжительный взгляд хотя бы вот на эту суку, и поджарый, закаленный в бесконечных поединках, голодный, как волк, вожак бросится защищать ее, тогда мне точно несдобровать.

Уже первый час ночи, ее первые минуты. Дверь открылась, и в проеме появился парень лет двадцати пяти. Была бы у меня камера, у меня мог бы получиться живописный снимок: ночь, тусклый свет из проема подчеркивает фигуру человека с мешком в одной руке и зажигалкой в другой – и все это фон, центральная же часть снимка – освещенное огоньком зажигалки, искривленное лицо с прищуренными глазами и черной полоской губ, в уголке которых – готовая загореться сигарета. Сохранив этот ночной граффити в своей памяти, я шагнул навстречу служащему, держа одну руку в кармане пуховика, вторую подняв к голове, салютуя этому человеку двумя пальцами.

– Чао! Я пришел к Карло. Он ничего не говорил про меня?

– Нет, – ответил он, и сигарета в его губах переместилась вверх-вниз.

– Тебя зовут… – Я выдержал классическую паузу.

– Орсо.

– Точно, Орсо! Как я мог забыть! И Карло, и Витторе говорили о тебе что-то лестное, уже не помню.

Дальше случилось то, на что я не рассчитывал: Орсо отошел в сторону, давая мне дорогу. Оставив его за спиной, я вторгся на территорию чужого государства… Однажды я уже проходил этим коридором – мимо раскрытых дверей кабинетов, через стерильную кухню-операционную, к ширмованному входу в зал ресторана. Эти извилистые и прямые сохранили информацию обо мне, и зеркала на них недоверчиво кривились: «Ты, и без охраны?»

Я увидел Карло, едва отшуршали за моей спиной жалюзи. Итальянец стоял за стойкой – один, что мне было на руку. Он поднял на меня глаза, когда я перешагнул черту, которую мысленно провел точно посередине зала. Надо отдать итальянцу должное, он повел себя достойно. Ни тени смятения, я уже не говорю о страхе, как будто он сидел в танке, а не стоял за барной стойкой.