– Баламут ты, Григорий, – укладываясь, объявил Гриняк. – Ну вот что толку впустую языком молоть? Допустим, я тоже не в восторге – и от Пушкина этого, и от его плана. Ну и что с того? У меня, лично, лучшего плана нет. А если у тебя такой имеется, не ходи вокруг да около, поделись с народом. Ну?
– Да нет у меня никакого плана, – вздохнул Сумароков. – Откуда? Тоже мне, нашел стратега… Просто помирать неохота.
– А ты не помирай, Гриша, – посоветовал Алексей Ильич. – Ты живи и радуйся. Вот откатаем завтра прощальное показательное выступление и – домой…
– К теще на блины, – подсказал Сумароков. – Ей-ей, не знаю, что лучше. Вернее, хуже.
– Баламут, – убежденно повторил Гриняк. – Свет гаси и, это… крибле, крабле…
Сумароков снова вздохнул, вспомнив Сердюка, который обожал рассказывать анекдот про знаменитого датского сказочника, хлопнул ладонью по выключателю и повалился на койку. Некоторое время он еще ворочался, шурша простынями, скрипя деревянным каркасом и что-то неразборчиво ворча, потом затих, и через минуту балок уже содрогался от его богатырского храпа.
Алексей Ильич еще немного полежал на спине, глядя в темноту и думая о завтрашнем дне, но вскоре уснул и он. Теперь они храпели дуэтом. Издаваемые ими звуки, похожие на рокот двух работающих вразнобой дизельных движков, были отчетливо слышны снаружи. Если бы их мог услышать генерал Моралес, они окончательно убедили бы его в том, что русские ничего не замышляют: так храпеть могут только люди с чистой совестью. Но храп танкистов слышал только прохаживающийся по лагерю часовой, который по этому поводу ничего не думал, а просто люто завидовал тем, кто, в отличие от него, в этот глухой полуночный час мог спокойно дрыхнуть, а не бродить под открытым небом с автоматом на шее, отмахиваясь от москитов.
* * *
Перед воротами короткий состав снова остановился, лязгнув буферами и издав еще один требовательный свисток. Капрал в сдвинутом на правую бровь малиновом берете шагнул навстречу тепловозу, требовательно подняв ладонь. Вторая ладонь сжимала рукоятку висящего на плече автомата, указательный палец находился в предписанном уставом положении – поверх предохранительной скобы, в непосредственной близости от спускового крючка. Два солдата, вооруженные, помимо автоматов, сильными ручными фонарями, ловко вскарабкались в кабину тепловоза и приступили к осмотру; еще двое, по одному с каждой стороны, остались стоять сбоку от рельсов, держа состав под прицелом. Так выглядели принятые по приказу генерала Моралеса усиленные меры безопасности; здесь и сейчас они являлись простой формальностью, но полученный приказ выполнялся неукоснительно: в карауле стояла гвардия, и этим сказано абсолютно все.
Пройдя тепловоз насквозь, заглянув в каждый уголок и не обнаружив посторонних, группа досмотра взялась за вагон. Для начала солдаты заглянули под днище, осветив его фонарями, затем поднялись по лесенкам и через расположенные в разных концах вагона двери прошли внутрь. Длинное, лишенное внутренних перегородок помещение просматривалось насквозь; сойдясь посередине, солдаты обменялись замечаниями по поводу валяющейся на полу бутылки из-под рома, после чего один из них, поддев длинным проволочным крючком, поднял крышку расположенного под днищем багажного ящика. Железный ящик был пуст – как, впрочем, и следовало ожидать. С грохотом и лязгом уронив крышку на прежнее место, солдат с крючком махнул рукой напарнику, и оба двинулись к выходу.
Когда лучи их фонарей зашарили по железному днищу пустой грузовой платформы, откуда-то из-под потолка вагона на пол мягко, как большая кошка, спрыгнул человек в черном комбинезоне и с замазанным черным гримом лицом. Упав на корточки, он пару секунд оставался в этом положении, вслушиваясь в доносящиеся снаружи голоса. Установленные на гребне ограды сильные галогенные прожекторы заливали площадку перед воротами беспощадно ярким белым светом. В вагоне из-за них тоже было намного светлее, чем хотелось бы, и Глеб искоса, с неудовольствием поглядывал на целых две свои тени, одинаково глубокие и темные, что лежали на пыльном замусоренном полу у его ног, под тупым углом расходясь в разные стороны.
Говорящие на чужом непонятном языке голоса снаружи звучали спокойно, буднично, из чего следовало, что трюк из репертуара человека-паука прошел незамеченным. Гвардия гвардией, а особенности национального менталитета в карман не спрячешь: по мнению Глеба, осмотр вагона был проведен из рук вон безалаберно и небрежно – вот именно, спустя рукава. Впрочем, возмущаться по этому поводу и, тем более, указывать солдатам на допущенный просчет было не в интересах Глеба: прояви они должную бдительность, он сейчас валялся бы на этом самом месте в луже собственной крови, свободно покидающей тело через многочисленные пулевые отверстия.
Осмотр порожней платформы не занял много времени. Прежде чем дать команду машинисту тепловоза, начальник караула что-то спросил у проверявших состав солдат. Там, у водопада в окрестностях правительственной дачи, Глеб потратил минут десять, чтобы выслушать из уст Сумарокова и запомнить небольшой набор самых необходимых испанских слов. Ему почудилось, что капрал помянул вагон; после короткого отрицательного ответа последовал взрыв начальственного возмущения; слов Глеб не понимал, но он достаточно долго общался с военными, чтобы вникнуть в смысл сердитой тирады начальника караула без помощи переводчика.
Ворча, как побитые псы, солдаты снова поднялись в вагон и исправили оплошность, старательно осветив фонарями потолок. Потолок как таковой отсутствовал; лучи яркого света пробежались по уже тронутым ржавчиной поперечным балкам каркаса, скользнули по округлому жестяному горбу крыши и убрались. Получив доклад о том, что вагон проверен повторно и действительно пуст, как ему и полагается, удовлетворенный капрал махнул рукой. Металлические створки ворот, дрогнув, разошлись в стороны, тепловоз свистнул и толчком сдвинул состав с места. По грязному железному полу пустого вагона опять поползли косые четырехугольники света, которые заметно потускнели, когда короткий поезд, миновав ворота, вкатился на территорию отстойника.
Вагон еще двигался, когда железная крышка багажного ящика сдвинулась в сторону, и из открывшейся прямоугольной ямы в полу выбрался безбилетный пассажир. Аккуратно вернув крышку на место, он переместился к окну и, осторожно выглянув наружу, осмотрелся.
Ничего интересного он не увидел. То, что проплывало за покрытым толстым слоем пыли стеклом, напоминало обычный вагонный отстойник железнодорожного депо или запасные пути узловой станции – бесконечные ряды пустых вагонов и платформ, какие-то кирпичные строения с высокими, во всю стену, окнами с частым переплетом, рельсы, навесы, стрелки…
После очередного толчка, опять едва не сбившего Глеба с ног, состав остановился. Послышался грохот сцепного устройства, и сквозь пустой дверной проем в заднем торце вагона Сиверов увидел медленно удаляющийся маневровый локомотив. В незапамятные времена у него был знакомый, который в подобных случаях любил приговаривать: «Станция Березай, кто приехал – вылезай!» Глеб не знал, почему ему вдруг вспомнилась эта присказка – наверное, на радостях, поскольку, ввиду спонтанности его нынешних действий, «Березай» для него мог наступить гораздо раньше запланированного срока – у ворот отстойника, а то и на транспортной проходной завода.