– Нет, это не так! – Ее друг побледнел. – Я искренне не хотел этого. Но у меня не было выбора.
– И все же вы не должны были подвергать ее таким испытаниям, не должны были ставить ее перед выбором: верность мужу или собственная честность.
– Это непозволительная роскошь. Ставки слишком высоки.
– Центральная Африка – или смятение и гибель одной женщины?
– Да… если хотите. Десять миллионов – и один человек.
– Мне это не по душе, Питер. А если пять миллионов против двадцати человек?
– Да… разумеется, – ответил он, не дрогнув.
– Миллион против сотни? Полмиллиона против тысячи?
– Не надо доводить до абсурда.
– Когда ставки сравняются, Питер? Когда делать их станет невыгодным? Кто это решает? Кто ведет счет?
– Остановитесь, Нобби! Вы говорите глупости. – Теперь Крайслер не на шутку рассердился. Он не собирался извиняться, и ему незачем было защищать себя. – Мы говорим о судьбе одного человека – и целой расы. Здесь счет не может быть равным. Послушайте, ведь нам одинаково небезразлична судьба Африки. Почему же мы спорим? – Он протянул руки, словно хотел дотронуться до Зенобии.
Она отступила назад.
– Вы не знаете почему? – произнесла она, постепенно прозревая и испытывая от этого безмерную тоску, ибо эмоции уступали место разуму, этому одинокому светильнику в сумятице чувств. – Дело не в том, что я не приемлю ваши идеи, а в том, на что вы готовы ради того, чтобы осуществить их, и еще в том, что они делают с вами. Вы говорили о цели и средствах так, будто они не связаны между собой и существуют отдельно друг от друга. Это не так.
– Нобби, я люблю вас.
– Я тоже люблю вас, Питер…
Он снова сделал движение к ней, и она опять отпрянула – еле заметно, но в этом не было сомнений.
– Между тем, что приемлемо для вас, и тем, что приемлю я, существует пропасть, Питер. Мне ее не перешагнуть.
– Но ведь мы любим друг друга, Нобби… – пытался возразить Крайслер. Черты его лица заострились от боли и недоумения. – Разве этого не достаточно?
– Нет, не достаточно. – В голосе мисс Ганн звучала завершенность и горькая ирония. – Вы верно рассчитали, что благородство Сьюзен, ее честь, ее долг перед самой собой в конце концов возобладают над ее любовью к Лайнусу… И вы не ошиблись. Так почему же вы не хотите поверить, что подобное может произойти и со мной?
– Я вам верю, Нобби. Но все же…
Зенобия вдруг засмеялась странным, отрывистым смехом и сама испугалась того, сколько в нем невольного сарказма.
– Вы тоже, подобно Лайнусу Чэнселлору, не допускали, что когда-нибудь я могу не согласиться с вами. Видите, это произошло. Возможно, вам никогда не понять, как горько я об этом сожалею.
Крайслер все еще надеялся разубедить любимую женщину, но, увидев в ее взоре неумолимость приговора, предпочел не терять в ее глазах достоинства и не причинять ей ненужную боль, заставив еще раз отвергнуть его.
Он прикусил губу:
– Я не ожидал, что цена будет столь высокой. И что будет так больно.
Внезапно мисс Ганн почувствовала, что не может смотреть на него. Меньше всего ей хотелось увидеть в нем эту покорность. Она быстро отвернулась, сделав вид, что смотрит на розы и яблоню вдали, только чтобы он не заметил слез в ее глазах.
– Прощайте, Нобби, – тихо промолвил Питер хриплым голосом. Он тоже с трудом справлялся с собой. А Зенобия потом еще долго прислушивалась к его удаляющимся шагам, еле слышным, как шелест травы.
Шарлотту неотступно преследовали нерадостные мысли о Мэтью Десмонде, обрекшем себя теперь на одиночество.
Харриет не простила ему того, что он передал своему лучшему другу услышанный ею разговор отца по телефону. Запретив принимать бывшего жениха, девушка полностью лишила его возможности как-то объясниться или помочь ей в выпавших на ее долю испытаниях. Она заперлась у себя дома наедине со своим позором, гневом и сознанием того, что ее непростительно предали.
Сколько бы миссис Питт ни думала, с какой бы стороны ни оценивала поступок Мэтью, она ни на минуту не усомнилась в том, что он поступил правильно. Сделав такой выбор, Десмонд потерял Харриет, но если бы он поступил иначе и утаил все, вопреки велению совести и долга, лишь бы не причинить боль мисс Сомс, он утратил бы веру в себя, потерял бы лучшее, что в нем есть, – собственную честность, помогающую ему жить и принимать решения. Иными словами, он потерял бы то, что делает человека личностью. Отказаться от понимания того, что является добром, а что – злом, означало бы примириться с потерей, которую человек себе не прощает. В конце концов это убило бы их любовь.
Что бы она ни делала, чем бы ни занималась по дому, серьезными ли делами или пустяками – месила тесто, готовила начинку для пирога, смотрела, как Грейси чистит овощи, сортировала белье после стирки, штопала обтрепавшиеся манжеты сорочек Питта или пришивала потерянные пуговицы, – мысли Шарлотты были о Десмонде. Она словно бы сама испытывала его чувство одиночества и невосполнимых утрат. Даже когда, невольно отвлекаясь, миссис Питт наблюдала за проказами котят, на ее лице лишь изредка мелькала рассеянная улыбка.
В те редкие вечера, когда они с Томасом бывали вместе, глядя на лицо мужа в минуты его отдыха, Шарлотта видела, что он все равно напряжен и озабочен. Эта озабоченность не оставила его, даже когда он успешно закончил расследование убийства Сьюзен. Шарлотта знала, что его все равно не покидали чувства печали и вины. Он не забыл о смерти сэра Артура Десмонда. Ей хотелось хоть чем-то помочь мужу, хотелось обнять его и успокоить, сказать, как она любит его, но она понимала, как мало это ему поможет. Все его заботы и печали все равно останутся при нем.
После визита мисс Ганн, в тот же день, Шарлотта неожиданно поняла, что больнее всего ранило ее гостью и что теперь надо немедленно сделать ей самой. Она поедет к мисс Сомс. Чем бы это ни закончилось. Хуже все равно не будет. Харриет и Мэтью тоже надо выслушать горькую правду. Счастье этой девушки, в той степени, в какой оно еще было возможно – а для этого нужно было и время тоже, – зависело от того, какой она сделает теперь выбор. Сумеет ли она смело посмотреть правде в глаза, проявить понимание и способность прощать – или отгородится от всех стеной из обвинений, гнева и возмущения, чтобы похоронить себя за нею и превратиться в ожесточенную и одинокую женщину, никого не любящую и никем не любимую.
Харриет должна знать, какая перед ней стоит дилемма. И правда для нее сейчас важнее банальных слов утешения.
Миссис Питт выбрала подходящий для такого визита костюм – скромное, но элегантное зеленое платье с синей отделкой. Необычно пасмурный для лета день лишний раз убедил ее в том, что выбор ее удачен. Наняв кеб, она назвала адрес Мэтью, который нашла в бумагах мужа.
Приехав, Шарлотта попросила кебмена подождать.