— В Позитано тоже есть такой очаг, — пробормотала наконец Лайза. — Майлзу так понравилось, что он велел сделать здесь что-то подобное.
Мэтт не ответил. Он не хотел говорить о Майлзе, слышать об их совместном отдыхе. Только не сейчас.
— Я все думаю о том, что со мной случилось, — неожиданно выпалила Лайза. — Об изнасиловании.
Мэтт затаил дыхание. Она впервые упомянула о той ночи, и впервые он услышал от нее это слово.
— Хочешь поговорить? Если тебе тяжело, лучше не надо.
Лайза подтянула колени к груди, прижалась к нему и обняла за талию. Раньше она никогда не делала ничего подобного, да еще по собственной инициативе.
Мэтт закрыл глаза, затерявшись в ее тепле, ее запахе — жасмина и пачули, нежнейшей ласке ее волос. Испытывал ли он хоть раз то же самое с Ракель? Отчаянное томление, отравленное желанием? Если и да, то это было так давно! И если уж на то пошло, он почти не помнил жену в этот момент.
— Я хочу говорить об этом, — тихо, но твердо ответила Лайза. — Мне нужно поговорить об этом. С тобой.
Потом, после, Мэтт будет мучительно вспоминать ночь, когда слушал исповедь Лайзы, во всех деталях. Сначала ее голос звучал нервно, то и дело срываясь, но по мере того как страх сменялся гневом, становился все тверже. Она рассказывала, как тот человек душил и щипал ее, заставляя выполнять самые омерзительные, самые извращенные свои желания на глазах у Майлза. Как она пыталась отрешиться от происходящего, отсечь разум от свирепого, гнусного насилия над ее телом. Как она с самого начала знала, что этот человек убьет Майлза, но все же была потрясена и смертельно испугана, когда увидела пистолет.
Ее речь все ускорялась, лавина боли росла и набирала скорость, пролетая сквозь кошмарную, жуткую историю. И вдруг лавина взорвалась, гнев иссяк, и слезы полились ручьем.
— Он не должен был это делать, — всхлипывала она в объятиях Мэтта. — Знал, что я не хочу! Я требовала, чтобы он остановился. Умоляла! Но что я могла сделать? Какой силой обладала? Какой силой я вообще когда-либо обладала?
Она словно бредила, обуреваемая сложной смесью эмоций: гнева, скорби, угрызений совести. Именно последнее терзало Мэтта больше всего, хотя он знал, что жертвы изнасилований часто мучаются именно угрызениями совести, словно виновны в том, что с ними случилось. Не хватало еще, чтобы инспектор Лю или Дэнни Магуайр пытались проверять на ней свои идиотские теории! Нужно защитить ее от всего этого!
Она плакала, казалось, много часов. И Мэтт плакал. Из-за нее, из-за себя, из-за того, что жестокий извращенный мир позволил случиться такому с прекрасной невинной женщиной. И в какую-то минуту во время этого долгого, пропитанного слезами объятия пали последние барьеры, слетели обрывки цепей, сковывавших их.
Позже Мэтт не мог вспомнить, кто кого раздел и поцеловал первым. Он помнил только, что отдавался Лайзе телом и душой, отдавался так, как никогда не отдавался женщине раньше. И Лайза отдавалась ему так же безоглядно, с таким же неудержимым желанием и страстью. Их любовь была прекрасна. Онабыла прекрасна — с шелковистой кожей, теплая и всепоглощающая. Они любили друг друга под звездами у бассейна, а потом в воде. Потом Мэтт вытер ее полотенцем, как ребенка, отнес в спальню, и она молила его делать это снова, снова и снова. И это было чудеснее всего. Желание Лайзы, ее голод были удивительным сюрпризом после долгих недель неуверенности в себе. Мэтт словно открыл дверь, за которой оказалась другая женщина, завладевшая телом Лайзы: чувственная, бесстыдная, абсолютно раскованная.
Мэтт стонал от наслаждения, когда она взяла его в рот, а потом оседлала, поднимаясь и опускаясь, задыхаясь и изнемогая в очередном оргазме. Впиваясь ногтями в его спину, вбирая в себя, словно хотела поглотить, завладеть. Мэтт с радостью подчинялся, забывая в этот момент обо всем.
Остроумная, сдержанная, заботливая женщина, которую он уже успел узнать, исчезла, превратившись в великолепное создание, алчное, отчаянное и неукротимое животное.
Мэтт потерял счет часам и минутам, в продолжение которых они наслаждались друг другом. Знал только, что они все еще лежали без сна, не разняв объятий, когда в щелки между планками жалюзи просочились первые рассветные лучи. А вскоре после этого он провалился в глубокий, восхитительный сон абсолютно счастливого человека.
А когда проснулся, яркое солнце обожгло глаза, словно кислотой. Заботливо укутав одеялом Лайзу, Мэтт прикрыл глаза ладонью. Должно быть, миссис Харкорт подняла жалюзи как способ объявить, что пора убирать комнату.
— Карен, умоляю, опустите жалюзи, — выдохнул Мэтт. — Мы… э… мы поздно уснули.
Резкий голос прокричал что-то на индонезийском, и до Мэтта внезапно дошло: это не домоправительница. Прежде чем он успел что-то сказать или сделать, шестеро вооруженных полицейских окружили кровать с пистолетами наготове.
— Лайза Баринг?
Лайза пошевелилась, открыла глаза и закричала.
— Лайза Баринг, у нас есть ордер на ваш арест.
— На каком основании? — рявкнул Мэтт.
Китайский офицер взглянул на него, улыбнулся и ударил Мэтта по голове рукоятью пистолета.
Мир почернел.
Лайза Баринг пристально смотрела на сидевшего напротив мужчину. В последний раз она видела инспектора Лю в своей палате, в больнице «Куин Элизабет». Тогда она почти не обратила на него внимания, совершив серьезную ошибку, как выяснилось потом. Она запомнила Лю как коротышку с невыразительной внешностью, но крайне почтительного. Тогда она отказалась от защиты полиции, но, несмотря на раздражение, он обращался с ней со всем уважением, полагавшимся тяжелой больной, жертве насилия и вдове важного и влиятельного человека.
Теперь же перед ней был совершенно другой человек. Сидя за письменном столом с пластиковой столешницей в простой белой комнате для допросов гонконгского центрального полицейского участка, Лю имел вид серьезный и даже несколько зловещий. И хотя круглое лицо, блестящие черные волосы и маленькие руки с аккуратным маникюром оставались прежними, манеры его изменились. Прежде бесстрастные черты лица словно ожили, рот стал подвижным, в глазах сверкало нечто, чему Лайза не могла подобрать определения.
Возбуждение? Жестокость? Язык тела был агрессивным: ноги широко расставлены, руки раскинуты по столешнице, торс и голова наклонены вперед.
Он считает себя главным и наслаждается этим.
— Я спрашиваю еще раз, миссис Баринг: как давно вы и человек, вместе с которым вас арестовали, были любовниками?
— И я отвечаю еще раз, инспектор. Его зовут Мэтью Дейли. И это не ваше собачье дело.
Она сознавала, что провоцирует его, и это, возможно, не самое умное решение в подобных обстоятельствах, но ничего не могла с собой поделать. Он так высокомерен, так груб! А все, что говорил о Мэтте, просто бред!