Но Уотт, невзирая ни на что, продолжала:
— Понятно. И долго продолжалось такое поведение?
— Почти до шестнадцати лет. Пока она не сблизилась с Фрэнки. — Дженет повернулась к Манчини, ответившему ей уничтожающе-презрительным взглядом.
— Фрэнки Манчини изменил Софи Смит к лучшему?
Алвин ушам своим не верил. Эллен Уоттс выступает в его роли?
— Фрэнки Манчини полностью изменил Софи Смит. После встречи с ним она стала другим человеком. Полностью подпала под его власть.
В мозгу Дюбре зазвучали первые сигналы тревоги.
— Под его власть?
Хупер кивнула.
О Боже…
— Она была готова целовать землю, по которой ступал Фрэнки. Делала все, что он только не просил.
Эллен самодовольно улыбнулась Алвину.
— Можете привести примеры, миссис Хупер?
— Ну, для начала сменила имя. Именно Фрэнки затеял всю историю с Софией Баста. Убедил ее, что она марокканская принцесса или что-то в этом роде. Наплел всякого вздора. Убедил, что у нее есть сестра-близнец, но их разлучили при рождении. Создал для нее другое прошлое, абсолютно другую личность. Думаю, он прочитал эту историю в романе. Но Софи вела себя так, словно все это было на самом деле. Она попросту была не в своем уме.
— Протестую, ваша честь! — пробубнил Уильям Бойс. — Свидетель не эксперт и не имеет права комментировать умственную полноценность обвиняемой.
— Протест принят.
Судья Муньес пыжился, позируя перед камерами, откидывая назад крашеные черные волосы.
— К чему вы клоните, мисс Уоттс?
— Ваша честь, отношения между мистером Манчини и моей клиенткой — ключ ко всему делу. Я намереваюсь показать, что обращение мистера Манчини с моей клиенткой было циничным, расчетливым, и все началось еще в молодости. Что она такая же жертва мистера Манчини, как и люди, которых он убил. Давайте не забывать, что во время каждого преступления моя клиентка была изнасилована мистером Манчини.
— Протестую! — буквально взвыл Алвин Дюбре. — Ее заводили убийства! Секс был по взаимному согласию!
— С такими увечьями? — отпарировала Эллен. — Во всех полицейских отчетах сказано: «изнасилование».
— Полиция не знала, что она была соучастницей!
Наконец-то телевизионщики набрели на настоящий клад: защитники вцепились друг другу в глотки! После двух недель монотонных выступлений Бойса судья наконец-то получил впечатляющий процесс, которого, по его мнению, заслуживал, и целый балкон истекающих слюной папарацци в качестве зрителей! Завтра его имя будет на устах у всех и каждого!
— Продолжайте, мисс Уоттс, — великодушно разрешил он, — но надеюсь, среди свидетелей у вас найдутся психиатры. Присяжных не интересует мнение дилетантов.
Эллен Уоттс торжественно кивнула и, отпустив Дженет Хупер, вызвала следующего свидетеля.
— Защита вызывает доктора Джорджа Петридиса.
Доктор Петридис, красивый мужчина лет пятидесяти в костюме-тройке, с винтажными серебряными карманными часами, был заведующим психиатрическим отделением в бостонской больнице «Масс Дженерал». Он излучал властную силу, и Дюбре с Бойсом с тревогой заметили, с каким вниманием слушали его присяжные. Даже Фрэнки Манчини, казалось, заинтересовался словами известного врача. Во время его показаний, наверное, можно было бы услышать, как упадет булавка.
— Доктор Петридис, каковы ваши отношения с ответчиками на этом процессе? — спросила Уоттс.
— Я лечил обоих в конце восьмидесятых, когда они были подростками. Тогда я работал психологом Детской социальной службы штата Нью-Йорк, и моими пациентами почти исключительно были несовершеннолетние.
— Скажите, вы помнили этих пациентов до того, как на свет вышла правда об этих убийствах? Двадцать лет — долгий срок. Должно быть, с тех пор вы лечили сотни детей.
— Тысячи, — улыбнулся доктор. — Но я помню этих двоих. Я также веду подробные записи, так что смог оживить в памяти все, что записывал тогда.
— И что вы помните об ответчиках?
— Я помню симбиотические отношения полной зависимости друг от друга. Она была чудесным ребенком с кучей проблем и явным психотиком. После первой встречи я прописал риспердал, сильный антидепрессант, но она отказывалась принимать подобные лекарства, потому что мальчик этого не одобрял.
— Какую форму принял ее психоз?
— Она была фантазеркой. В лучшем случае обладала весьма зыбким мнением о себе, в худшем — вообще не сознавала себя как личность, то есть ее представления не имели никакого отношения к реальности. Я подозреваю, что все дело в матери-наркоманке. Вероятно, получаемый в утробе матери наркотик подействовал на нее таким образом. Во всяком случае, девочка походила на пустую скорлупу, форму, которую может наполнить чье-то чужое сознание. Думаю, мальчик создал ее в полном смысле этого слова.
Дэнни Магуайр вздрогнул.
У меня нет жизни…
— Изменение имени было, возможно, самым явным внешним показателем ее состояния. София — имя ее экзотического марокканского альтер эго, та же психотическая фантазия, почерпнутая из любовного романа, который дала ей в детстве одна из медсестер. Фрэнки заметил ее увлечение этой историей и потребность иметь прошлое, самоидентифицироваться. Он просто взял и смешал одно с другим.
Эллен, разыгрывая из себя адвоката дьявола, задала провокационный вопрос:
— Но способен ли семнадцатилетний мальчик на столь утонченное манипулирование?
— Как правило, нет. Но этот мальчик был, безусловно, способен. Острый ум, умелый манипулятор, удивительная приспосабливаемость. Поразительный индивид! — Доктор Петридис посмотрел на Манчини с видом зоолога, увидевшего прекрасный экземпляр какого-то необычного животного.
— Как по-вашему, был ли Фрэнки Манчини психотиком?
— Ни в коем случае.
— Вы прописывали какие-то антидепрессанты или психотропные лекарства Манчини в то время, как лечили его?
Доктор покачал головой:
— Нет такой таблетки, которая бы устранила проблемы Фрэнки. Мы пытались применить психотерапию, но он отказался. Сказал, что знает, что делает, и в отношении Софи, и в отношении всего остального. Он не желал меняться.
— Поправьте меня, если я ошибаюсь, доктор Петридис. Вы говорите о том, что Фрэнки Манчини был не сумасшедшим, а просто очень скверным человеком? И все, что он делал, делалось намеренно? Он знал, что это плохо, что это зло?
— «Плохо» и «зло» — термины из области морали, — нахмурился доктор Петридис. — Я психиатр, а не судья. Могу сказать только, что Фрэнки определенно не был сумасшедшим в смысле «безумным». Как большинство из нас, как Софи, он был продуктом своего детства.
— Он говорил с вами об этом?