Или это просто кто-то из слуг, не желающий зажигать электричество, дабы не нарушать ночного уединения своего господина?
Прислуга в усадьбе была вышколена до той наивысшей степени, когда её вообще не видно, а всё необходимое делается как бы само собой. Когда Фандорин являлся в заветный павильон, там всегда было прибрано, на низком столике стояли закуски и незажженные свечи, в нише темнела ваза с затейливым, каждый раз по-новому составленным букетом. Возвращаясь на рассвете к воротам, титулярный советник видел, что дорожки тщательно выметены, а трава на английском газоне свежеподстрижена, при том что ни шороха метлы, ни хруста садовых ножниц слышно не было. Лишь один раз он видел одного из прислужников воочию. Выходя, обнаружил, что где-то обронил ключ. Стоял у запертых ворот, шарил по карманам. Собирался идти обратно к павильону, как вдруг из розового тумана бесшумно вынырнула фигура в чёрной куртке и чёрных панталонах, с поклоном протянула ему пропавший ключ и тут же растаяла в дымке – Фандорин даже не успел поблагодарить.
Ну, если слуга, пойду себе дальше, рассудил титулярный советник. А вдруг все-таки вор или, того хуже, убийца? Спасти хозяина от злодейского умысла было бы самой лучшей расплатой за гостеприимство.
Оглянулся по сторонам – разумеется, ни души.
Быстро подошёл к окну, примерился. Стена была облицована плитами рельефного, необработанного гранита. Эраст Петрович упёрся носком в выемку, рукой взялся за выступ подоконника, ловко подтянулся и прижался лицом к стеклу – в том месте, где неплотно сходились занавески.
Сначала не увидел ровным счётом ничего, в комнате было черным-черно. Но полминуты спустя в дальнем углу возник дрожащий круг света и медленно пополз по стене, выхватывая из тьмы то полку с золотыми корешками книг, то раму портрета, то географическую карту. Очевидно, это был рабочий кабинет или библиотека.
Человека, держащего фонарь, Эраст Петрович разглядеть не мог, однако, поскольку было ясно, что ни один слуга не станет вести себя столь подозрительным образом, вице-консул приготовился к более решительным действиям. Осторожно нажал на левую створку окна – заперта. На правую – слегка подалась. Отлично! Возможно, незваный гость проник внутрь именно этим путём, а может быть, окно оставили приоткрытым для проветривания, сейчас это не имело значения. Главное, что ночную птичку можно сцапать.
Лишь бы створка не заскрипела.
Тихонечко, по четверть вершка, Фандорин стал открывать раму, не сводя глаз с бродячего луча.
Тот вдруг замер, нацелившись в одну из полок – по виду совершенно ничем не примечательную. Раздался лёгкий стук, луч больше не дрожал.
Поставил фонарь на пол, догадался титулярный советник.
В круге света появился – точнее, в него вполз кто-то, стоящий на четвереньках. Было видно узкие плечи, блестящие чёрные волосы, белую полоску крахмального воротничка. Европеец?
Титулярный советник подтянулся выше, чтобы поставить на подоконник колено. Ещё чуть-чуть, и щель будет достаточно широка, чтобы в неё пролезть.
Но здесь проклятая створка все-таки скрипнула.
В тот же миг свет погас. Фандорин, уже не осторожничая, толкнул окно и спрыгнул на пол, однако дальше двигаться не мог, ибо не видел ни зги. Выставил вперёд руку с «герсталем», напряжённо вслушался – не подкрадывается ли невидимый противник.
Невидимый-то невидимый, но отнюдь не загадочный. В краткое мгновение перед тем, как погас фонарь, скрюченный обернулся, и Эраст Петрович отчётливо разглядел набриллиантиненный пробор, худое горбоносое личико и даже белый цветок в бутоньерке.
Его сиятельство князь Онокодзи, великосветский шпион, собственной персоной.
Предосторожности, кажется, были излишни. Нападать на титулярного советника японский денди не собирался. Судя по абсолютному беззвучию, царившему в кабинете, князя уже и след простыл. Но это теперь было неважно.
Фандорин спрятал револьвер в кобуру и отправился разыскивать лестницу на второй этаж.
* * *
Выслушав вице-консула, Цурумаки почесал переносицу. Судя по гримасе, сенсационное известие его не столько поразило, сколько озадачило. Он выругался по-японски и стал жаловаться:
– Ох уж эти аристократы… Живёт под моей крышей, занимает целый флигель, плачу ему пенсию пять тысяч в месяц, а всё мало. Да знаю я, знаю, что он секретами и сплетнями приторговывает. Сам иногда пользуюсь, за отдельную плату. Но это уже слишком. Видно, князёк совсем в долгах увяз. Ах! – скорбно вздохнул толстяк. – Не будь моим ондзином его покойный отец, выгнал бы к черту. Это ведь он к моему сейфу подбирается.
Эраст Петрович был поражён такой флегматичностью.
– Меня восхищает, как японцы относятся к долгу благодарности, но, по-моему, всему есть свои г-границы.
– Ничего, – махнул Дон своей вересковой трубкой. – Сейф ему всё равно не открыть. Для этого ключ нужен, а ключик вот он, всегда при мне.
Он достал из-за ворота рубашки цепочку, на которой висела маленькая золотая роза с шипастым стебельком.
– Красивая вещица? Берёшь за бутончик, вставляешь, шипы попадают в бороздки… Вот он, волшебный сезам к моей пещерке Аладдина.
Цурумаки поцеловал ключик и засунул его обратно.
– Не царапают? – спросил Фандорин. – Я про шипы.
– Царапают, ещё как. Но это боль такого свойства, что от неё лишь слаще живётся, – подмигнул миллионщик. – Напоминает о блестящих камушках, о золотых слиточках. Можно и потерпеть.
– Вы держите золото и драгоценности дома? Но зачем? Ведь есть б-банковские хранилища.
Хозяин заулыбался, на круглых щеках появились ямочки.
– Знаю. У меня и собственный банк есть. С отличными бронированными подвалами. Но мы, пауки-кровососы, предпочитаем не выпускать добычу из своей паутины. Всего наилучшего, Фандорин-сан. Спасибо за любопытную информацию.
Титулярный советник откланялся, чувствуя себя несколько уязвлённым: хотел быть спасителем, а вместо этого угодил всего лишь в информаторы. Но вышел наружу, посмотрел в сторону павильона, парившего над чёрной гладью пруда, и ощутил такой острый, такой всеохватный прилив счастья, что ерундовое огорчение немедленно забылось.
Однако «Натянутая тетива» звенела не только блаженством, и не все пущенные ею стрелы устремлялись в звёздное небо. Некая мучительная нотка, некая ядовитая игла отравляла счастье Эраста Петровича. Ночью ему было не до страданий, потому что любовь живёт только тем, что здесь и сейчас, но вдали от О-Юми, в одиночестве, Фандорин думал лишь об одном.