При второй сшибке вице-консул получил крепкий тычок в корпус, а ответил недурным хуком слева.
Здесь бой был прерван, потому что женский голос воскликнул:
– Алджи! Что это?
На площадке лестницы стояла О-Юми в ночной сорочке, поверх которой был накинут шёлковый платок. Её неубранные волосы рассыпались по плечам, сквозь них просвечивало солнце.
Эраст Петрович задохнулся, опустил руки.
– Это русский! – возбуждённо крикнул Булкокс. – Он сошёл с ума! Утверждает, что я удерживаю тебя насильно. Решил немного привести этого болвана в чувство.
О-Юми двинулась вниз по ступенькам.
– Что с твоим ухом, Алджи? Оно оттопырилось и красное. Нужно приложить лёд.
От семейственного, домашнего тона, которым были произнесены эти слова, от дважды повторенного «Алджи», а более всего от того, что она на него даже не посмотрела, у Эраста Петровича возникло ощущение, что он стремительно падает в пропасть.
Не только говорить, но и дышать было трудно, но все же Фандорин хрипло выдавил, обращаясь к О-Юми:
– Одно слово. Только одно. Я – или – он?
Булкокс, кажется, тоже хотел что-то сказать, но у него сорвался голос.
Оба боксёра стояли и смотрели, как черноволосая женщина в лёгком, просвечивающем на солнце одеянии спускается по лестнице.
Спустилась. Снизу вверх укоризненно взглянула на Эраста Петровича. Со вздохом сказала:
– Ну что за вопрос. Конечно, ты… Прости меня, Алджи. Я надеялась, что у нас всё закончится иначе, но, видно, не суждено…
Британец был совершенно сражён. Заморгал, перевёл взгляд с О-Юми на Фандорина. Губы достопочтенного задрожали, но слов у него так и не нашлось.
Внезапно Булкокс выкрикнул что-то бессвязное и бросился вверх по ступенькам.
– Бежим! – О-Юми схватила титулярного советника за руку и дёрнула за собой, к выходу.
– З-зачем?
– Наверху у него оружейная комната!
– Я не боюсь! – объявил Эраст Петрович, но тонкая ручка рванула его с такой неожиданной силой, что он еле удержался на ногах.
– Бежим!
Она поволокла титулярного советника, который всё оглядывался назад, по лужайке. Волосы красавицы развевались по ветру, подол трепетал и пузырился, задники бархатных туфель звонко пришлепывали.
– Юми! Ради Бога! – донеслось откуда-то сверху.
Из окна второго этажа высовывался Булкокс, размахивал охотничьим карабином.
Фандорин постарался, насколько возможно, прикрыть собой ту, что бежала впереди. Грянул выстрел, но пуля пролетела далеко, свиста было не слышно.
Обернувшись ещё раз, титулярный советник увидел, что англичанин снова прикладывается к карабину, но даже издалека было видно, как трясётся ствол – руки у стрелка ходили ходуном.
Кричать кучеру, чтобы трогал, не пришлось. Тот, собственно, уже тронул – сразу после выстрела, даже не дожидаясь седоков. Хлестнул лошадей, вжал голову в плечи и назад не оглядывался.
Эраст Петрович на бегу распахнул дверцу, подхватил спутницу за талию, забросил внутрь. Потом запрыгнул на сиденье сам.
– Я уронила платок и потеряла одну туфлю! – воскликнула О-Юми. – Ах, как интересно! – Её широко раскрытые глаза ярко блестели. – Куда мы едем, милый?
– Ко мне, в консульство!
Она прошептала:
– Значит, у нас целых десять минут. Задёрни шторку.
* * *
Как доехали до Банда, Фандорин не заметил. Очнулся от стука в окошко. Стучали, кажется, уже давно, да он не сразу услышал.
– Сэр, сэр, – донеслось снаружи, – мы приехали… Добавить бы, за такой страх.
Титулярный советник приоткрыл дверцу, сунул серебряный доллар.
– Вот вам. И подождите.
Кое-как привёл костюм в порядок.
– Бедный Алджи, – вздохнула О-Юми. – Я так хотела оставить его по всем правилам. Это ты всё испортил. Теперь его сердце наполнится горечью и ненавистью. Но ничего. Клянусь, что с тобой у нас всё закончится красиво, в полном соответствии с дзёдзюцу. Ты будешь вспоминать меня очень-очень хорошо, мы расстанемся в стиле «Осенний лист».
Самый прекрасный
Дар дерева – прощальный:
Осенний листок.
– Значит, в ту ночь ты отвергла меня только потому, что хотела расстаться с «бедным Алджи» по всем п-правилам? – недоверчиво посмотрел на неё Эраст Петрович. – Только из-за этого?
– Не только. Я, правда, боюсь его. Ты обратил внимание на его левую мочку?
– Что?! – Фандорин решил, что ослышался.
– По форме, длине и цвету мочки видно, что он очень опасный человек.
– Опять ты со своим нинсо! Ты надо мной смеёшься!
– Я насчитала у него на лице восемь трупов, – тихо сказала она. – И это только те, кого он убил собственными руками.
Фандорин не знал, серьёзно она говорит или валяет дурака. Точнее так: не был окончательно уверен, что она дурачится. Потому и спросил, усмехнувшись:
– Ты можешь рассмотреть трупы на лице?
– Конечно. Всякий раз, когда один человек отнимает жизнь у другого, на его душе остаётся зарубка. А всё, что происходит в душе, отражается и на лице. У тебя эти следы тоже есть. Хочешь скажу, сколько человек убил ты? – Она протянула руку, коснулась пальцем его скулы. – Один, два, три…
– П-прекрати! – отшатнулся он. – Лучше ещё расскажи про Булкокса.
– Он не умеет прощать. Кроме тех восьмерых, которых он убил сам, я видела и другие следы: это люди, которые погибли по его вине. И их много. Гораздо больше, чем тех, первых.
Титулярный советник поневоле подался вперёд.
– Как, ты можешь видеть и это?
– Да. Читать лицо убийцы нетрудно, оно вылеплено слишком резко, и краски контрастны.
– Прямо Ломброзо, – пробормотал Эраст Петрович, трогая себя за скулу. – Нет-нет, ничего, продолжай.