– Больше всего зарубок на лицах боевых генералов, артиллерийских офицеров и, конечно, палачей. Но самые страшные шрамы, невидимые обычным людям, были у очень мирного и славного человека, врача в публичном доме, где я служила.
О-Юми произнесла это так спокойно, будто речь шла о самой обыкновенной службе – какой-нибудь портнихой или модисткой.
У Фандорина внутри все так и сжалось, и он поспешно, чтоб она не заметила, спросил:
– У врача? Как странно.
– Ничего странного. За долгие годы он помог тысячам девушек вытравить плод. Но если у врача зарубки были мелкие, будто рябь на воде, то у Алджи они глубокие и кровоточащие. Как же мне его не бояться?
– Ничего он тебе не сделает, – мрачно, но твёрдо сказал титулярный советник. – Не успеет. Булкоксу конец.
Она смотрела на него со страхом и восхищением:
– Ты убьёшь его раньше, да?
– Нет, – ответил Эраст Петрович, отодвинув шторку и осторожно присматриваясь к доронинским окнам. – Булкокса на днях вышлют из Японии. С позором. А может быть, даже посадят в тюрьму.
Время было обеденное, Сирота, как обычно, наверняка повёл свою «капитанскую дочку» к табльдоту в «Гранд-отель», но у окна консульской квартиры – проклятье! – маячила знакомая фигура. Всеволод Витальевич стоял, скрестив руки на груди, и смотрел прямо на застрявшую у ворот карету.
Вести у него на глазах через двор О-Юми, да ещё раздетую, в одной туфле, было немыслимо.
– Что же мы медлим? – спросила она. – Идём! Я хочу поскорей обустроиться в своём новом доме. У тебя так неуютно!
Но и пробираться воровским манером тоже было нельзя. О-Юми – гордая женщина, она почувствует себя оскорблённой. Да и он тоже будет хорош – стесняться собственной возлюбленной!
Я не стесняюсь, сказал себе Эраст Петрович. Просто мне нужно подготовиться. Это раз. И она неодета. Это два.
– Посиди здесь, – попросил он. – Я через минуту вернусь.
По двору прошёл деловитой походкой, но на доронинское окно все же искоса взглянул. Увидел, как Всеволод Витальевич отворачивается – пожалуй, с некоторой нарочитостью. Что бы это значило?
Видимо, так: уже знает про Сугу и догадывается, что не обошлось без Фандорина; своим ожиданием у окна напоминает о себе и показывает, как ему не терпится выслушать объяснения; демонстративной индифферентностью даёт понять, что не намерен этих объяснений требовать, – титулярный советник сам решит, когда уже можно.
Очень тонко, очень благородно и очень кстати.
Маса торчал перед кладовкой неподвижный, как китайский болванчик.
– Ну что он? – спросил Эраст Петрович, поясняя смысл вопроса жестом.
Слуга доложил при помощи мимики и жестов: сначала плакал, потом пел, потом уснул, один раз пришлось давать ему горшок.
– Молодцом, – похвалил вице-консул. – Кансисуру. Итте куру.
(Что означало: «Стеречь. Я ухожу».)
На секунду заглянул к себе и скорей назад, к карете. Приоткрыл дверцу.
– Ты раздета и разута, – сказал он очаровательной пассажирке, кладя на сиденье мешок мексиканского серебра. – Купи себе одежду. И вообще всё, что сочтёшь нужным. А это мои визитные карточки с адресом. Если что-то придётся подшивать или, ну там не знаю, оставь приказчику, они доставят. Вернёшься – обустраивайся. Ты в доме хозяйка.
О-Юми с улыбкой, но без большого интереса тронула звякнувший мешок, высунула голую ножку и погладила ею Эраста Петровича по груди.
– Ах, какой же я тупица! – воскликнул он. – В таком виде ты даже не сможешь войти в магазин!
Украдкой оглянулся через плечо на консульство, сжал тонкую щиколотку.
– Зачем я буду туда входить? – засмеялась О-Юми. – Всё, что нужно, мне принесут в карету.
* * *
Антибулкоксовская коалиция, воссоединившаяся в полном составе, проводила совещание в кабинете начальника муниципальной полиции. Как-то само собою вышло, что роль председателя, хоть никем и не назначенного, перешла к инспектору Асагаве. Российский вице-консул, прежде признававшийся всеми за предводителя, легко уступил первенство. Во-первых, покинув соратников ради приватного дела, Эраст Петрович как бы утратил нравственное право ими руководить. А во-вторых, знал, что его ум и сердце сейчас заняты совсем другим. Дело же, между тем, было наисерьезнейшее, которым вполсилы заниматься не следовало.
Впрочем, Асагава превосходно провёл аналитическую работу и без участия Фандорина.
– Итак, джентльмены, у нас имеется свидетель, готовый дать показания. Но человек он ненадёжный, с сомнительной репутацией, и его слова без документального подтверждения стоят немногого. У нас есть подписанная кровью клятва сацумских боевиков, но эта улика изобличает лишь покойного интенданта Сугу. Ещё есть изъятые Сугой полицейские рапорты, но они опять-таки не могут быть использованы против Булкокса. Единственная несомненная улика – зашифрованная схема заговора, в качестве центральной фигуры которого выступает главный иностранный советник императорского правительства. Но для того, чтобы схема стала доказательством, её сначала нужно полностью расшифровать. До этого передавать документ властям нельзя. Можно совершить роковую ошибку – мы ведь не знаем, кто ещё из сановников причастен к заговору. Раз уж сам интендант полиции…
– Правильно, – одобрил Локстон. Он попыхивал сигарой на подоконнике, у открытого окна – щадил чувствительное обоняние доктора Твигса. – Я вообще не доверяю никому из япошек… Конечно, кроме вас, дружище Гоу. Пускай док покумекает, разберёт эти каракули. Выявим всех плохих парней, тогда и вмажем по ним разом. Верно, Расти?
Эраст Петрович кивнул сержанту, но смотрел только на инспектора.
– Всё это п-правильно, но у нас мало времени. Булкокс человек умный, и у него могущественные союзники, которые не остановятся ни перед чем. Я не сомневаюсь, что Булкокс проявит особенное внимание к моей персоне (тут вице-консул смущённо кашлянул) и к вам, ибо известно, что расследованием дела о сацумской тройке мы занимались вместе.