Пару дней Маса потратил на то, чтобы подружиться с предметом. Никаких томных взглядов, никаких намёков – Будда сохрани. Ей без жениха скучно, он тоже тоскует вдали от дома, среди чужих людей, а возраст у них примерно один и тот же, так неужто не найдётся тем для разговоров?
Понарассказал про йокогамские чудеса (благо Эцуко в гайдзинском городе ещё не бывала). Приврал, конечно, но это чтоб интересней было. Потихоньку вывернул на диковинные постельные обыкновения гайдзинов. У девушки глазки заблестели, ротик приоткрылся. Ага! Хоть она и синоби, а кровь-то живая.
Здесь он окончательно уверился в успехе и перешёл к предпоследней стадии – начал выспрашивать, правда ли, что женщины-итиноку вправе свободно распоряжаться своим телом и что самого понятия измены мужу или жениху у них не существует?
– Разве может изменить какая-то ямка в теле? Изменить может только душа, а душа у нас верная, – гордо ответила Эцуко, умница.
Её душа Масе была совершенно ни к чему, вполне хватило бы и ямки. Он немножко поканючил, что никогда ещё не обнимал девушку – очень уж застенчив и неуверен в себе.
– В полночь приходи к расщелине, – шепнула Эцуко. – Я тебя, так и быть, обниму.
– Это будет милосердный поступок, – кротко молвил он и заморгал часто-часто – от растроганности.
Место для свидания было выбрано отменное, надо отдать девушке должное. Ночью тут ни души, до ближайшего дома добрые сто шагов. Дозорных в Какусимуре не выставляли – зачем? На той стороне расщелины под землёй «поющие доски»: если кто наступит, начинает ухать филин, далеко слышно. В тот-то раз, когда с господином лезли по верёвке, и знать не знали, что деревня готова к встрече гостей.
С Эцуко произошло всё быстро, даже слишком. Изображать неопытного мальчика, чтоб посильней её распалить, не понадобилось. Так налетела из кустов – прямо с ног сшибла, и минуту спустя уже охала, сопела и вскрикивала, подпрыгивая на Масе, как кошка, дерущая когтями собаку.
Ничего такого особенного в итиноку не оказалось – девчонка как девчонка. Только ляжки каменные – сдавила так, что на бёдрах, похоже, останутся синяки. А выдумки никакой. Нацуко, и та будет поинтересней.
Эцуко счастливым голосом лепетала что-то, гладила Масу по ёжику волос, ластилась, а он не мог скрыть разочарования.
– Тебе не понравилось? – упавшим голосом спросила она. – Я знаю, я не училась… Дзёнин сказал: «Тебе не нужно». Зато знаешь, как здорово я карабкаюсь по деревьям? Как настоящая обезьяна. Показать?
– Ну покажи, – вяло разрешил Маса.
Эцуко вскочила, подбежала к мёртвой сосне и, с невообразимой скоростью перебирая руками и ногами, полезла по обугленному стволу.
Масе в голову пришла поэтическая мысль: живое белое на мёртвом чёрном. Он даже подумал, не сочинить ли хокку про голую девушку на сгоревшей сосне. Уже и первые две строчки сложились – пять слогов и семь:
Чёрная сосна.
Трепещущей бабочкой…
Что дальше-то? «Девушка на ней»? Слишком в лоб. «Взлетела вверх любовь»? Это шесть слогов, а нужно пять.
В поисках вдохновения он перекатился поближе к сосне – вставать было лень.
Вдруг сверху донёсся странный, чмокающий звук. С тихим стоном Эцуко сорвалась с дерева, упала наземь в двух шагах от Масы. Окоченев от ужаса, он увидел, что на белой спине, из-под левой лопатки торчит толстая оперённая стрела.
Хотел кинуться к ней, посмотреть, жива ли.
Эцуко была жива. Не переворачиваясь и не поднимая головы, она пнула Масу ногой, так что он кубарем отлетел в сторону.
– Беги… – донёсся сдавленный шёпот.
Но Маса не побежал – ноги дрожали так, что вряд ли сумели бы удержать тяжесть тела.
Ночь наполнилась шорохами.
На тёмном краю расщелины возникли пятна – одно, второе, третье. С того места, где у синоби находился потайной подъёмник, на кромку обрыва полезли чёрные люди. Их было много, очень много. Маса смотрел на них, лёжа в высокой траве, и не мог пошевелиться, охваченный ужасом.
Один из чёрных подошёл к лежащей ничком Эцуко, ногой перевернул её на спину. Наклонился, в руке у него сверкнул клинок.
Вдруг девушка приподнялась, раздался хрип, и теперь лежал уже он, а Эцуко стояла с мечом в руке, со всех сторон окружённая таинственными пришельцами. Белая среди чёрных, пронеслось в голове у Масы.
Звон металла, ругань, вопли, потом белая фигурка исчезла, а люди в чёрном яростно, с хрустом, рубили что-то лежащее на земле.
Маса явственно услышал девичий голос, выкрикнувший:
– Конгодзё!
Один из убийц подошёл совсем близко. Нарвал пучок травы, стал вытирать лезвие. Слышалось шумное, прерывистое дыхание.
Тусклый свет луны на мгновение просочился сквозь неплотную тучу, и Маса разглядел капюшон с дырками вместо глаз, патронташ через плечо, чёрную куртку.
Люди Дона Цурумаки, вот это кто! По примеру синоби закрыли лица, чтоб не белели в темноте!
Как им удалось миновать «поющие доски»? Неужто прошли подземным ходом? Но кто им его показал?
На четвереньках Маса отполз в чащу, вскочил, побежал.
«Чёрные куртки» времени зря не тратили. Сзади донеслась приглушённая команда, и палая хвоя заскрипела под быстрыми шагами.
Скорей к домам, поднять тревогу! Люди Дона не станут разбираться, кто синоби, а кто нет, положат всех подряд.
Когда до первой из хижин оставалось каких-нибудь двадцать шагов, Масе не повезло – налетел в темноте на сук, разодрал щеку, а самое скверное, что не смог сдержать крика.
Те, сзади, услышали и догадались, что обнаружены.
– ЦУМЭ-Э! [47] – рявкнул командный бас. В ответ грянул многоголосый рёв.
– Нападение! Нападение! – заорал и Маса, но почти сразу же заткнулся, поняв, что только зря подвергает себя опасности.
Атакующие так ревели, так топали, что обитатели Какусимуры не могли этого не слышать.
Теперь, если хочешь жить, нужно было очень быстро соображать. Поэтому к домам Маса не побежал, спрятался за дерево.
Полминуты не прошло – мимо пронеслась толпа «чёрных курток», на бегу рассредотачиваясь полумесяцем, чтобы охватить весь остров.
Цепочкой, с интервалом в пять шагов, загорелись воткнутые в землю факелы. Огненный пунктир пересёк весь лес, от края до края.
– Огонь!