– До начала современной эпохи профессия солдата была неотделима от профессии убийцы, – сказал Нед. – Но когда появилась возможность убивать на расстоянии, проводить атомные бомбардировки и использовать химическое или бактериологическое оружие, профессия солдата стала уважаемой. Моральная ответственность перешла к политикам.
– Ты любишь мальчиков для битья.
– Иногда говорят о различии между террористом и солдатом. Террорист убивает во имя того, во что он верит сам. А солдат убивает во имя того, во что верят политики.
– Извини, но я американка. Мне это не подходит.
– Джейн? – Он взглянул на нее удивленно.
– Я гражданка демократической страны. И у нас именно те тупые, коррумпированные политики, которые нам нравятся и которых мы хотим. Если не согласен, почитай опросы общественного мнения.
– Когда обвиняют всех, никто ни за что не отвечает.
– Как раз поэтому некоторые военные стараются перекинуть ответственность на политиканов.
– Ты просто невозможна, – бросил он.
Она долго смотрела на него.
– Нед. Я всегда буду такой.
Она подошла к нему и встала перед ним. Ее стройная фигура была скрыта под складками зеленого бархата. У нее был вид проповедницы, склонной пророчествовать, а не приносить успокоение.
– Это все еврейские штучки, да? – спросил он. – Вы для этого посланы на землю?
Она допила виски.
– А теперь то, что я назвала бы вполне христианской мыслью. – Ее огромные глаза были устремлены на его лицо. – Нет конкретной цели, с которой мы посланы на землю. Мы пьем виски. Работаем. Влюбляемся в совершенно неподходящих людей.
Он потянулся к ней, и они медленно обнялись, прижимаясь друг к другу осторожно, будто опасались спрятанных шипов.
– Это совсем не то, что говорил мне старый Химниц, – заметил Нед. – Он сказал мне, что предназначение евреев – удерживать все остальное человечество на правильном пути. А кому нравятся люди, лезущие не в свои дела?
– Химниц – просто рехнувшийся осел, – ответила Джейн. Они целовались нежно и долго. – А его лучший ученик, – добавила она, вздохнув, – такой же осел.
– Именно об этом меня предупредили сегодня вечером. Коллега-шпион.
– Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Френч, мы так и будем жить дальше? Корабли, которые встречаются только в ночи?
– Не знаю. Я чертовски запаниковал, когда ты не захотела говорить со мной по телефону. Как будто отторгла меня.
– Ты говоришь, как еврей.
Он нахмурился.
– Это шутка? Не мучай меня, Вейл. Мы должны быть всегда открыты друг для друга. Даже если все, что мы можем сказать друг другу, это: «Привет, у меня все в порядке. Как твои дела?» Мы просто обязаны быть доступны друг для друга.
Она так крепко прижала его к себе, что у него перехватило дыхание.
– Ты нарисовал такую привлекательную картину нашего будущего, – прошептала она ему на ухо. – Состарься со мной и увидишь, что самая ужасная скука ждет нас впереди.
Нед приподнял ее, и они посмотрели друг на друга, глаза в глаза – темно-синие в темно-карие.
– И кто же это высказал такую мысль, – заметил он, – что наша главная сила – это разговор? – Он нежно поцеловал сначала один ее глаз, потом другой.
Она засмеялась ему в ухо.
– Не выношу такой откровенной лести, – сказала она. – Неужели ты думаешь, что и у меня есть гены Эмили?
– А она больше склонна к физиологии?
– Ну уж, только не к умствованию. – Она положила руки ему на плечи и приподнялась, чтобы посмотреть на него сверху вниз.
– Мне кажется, это любовь, – сказала она. – Ты единственный человек на свете, который считает меня красивой и сексапильной.
– Меня тянет только к высоким женщинам. Я не имею в виду никого конкретно.
– Прекрасно! – Ее тело медленно соскользнуло вниз. Долгое и тесное объятие возбудило их больше, чем они хотели бы признаться.
Ее темные глаза выражали непокорность, обиду и беспокойство.
– Я хотела бы, чтобы ты позвонил Лаверн, – начала она. – Скажи ей что-нибудь односложное, как ты это умеешь, и останься со мной еще несколько часов. Ты меня сегодня уже много обижал. Может, теперь будешь вести себя хорошо?
Лицо Неда помрачнело.
– Я мог бы только мечтать об этом, – сказал он, понимая, что за этим должно последовать «но». Он пристально посмотрел на нее. – Ты помнишь, что завтра Четвертое июля?
– Скажи, – ответила ему Джейн довольно резко, – разве у вас с Шамуном не все в порядке?
– Все, что мы смогли предусмотреть.
– Тогда?..
Он замолчал, вспоминая безумный ритм прошедшей недели, в котором составлялся план защиты Уинфилда; теперь он давал не больше, чем трость слепому. Тем не менее все, что они придумали, было готово к работе: снайперы, наблюдатели, официанты, пехотинцы в «троянском коне» и даже маленький оркестр для исполнения разных танцев, вооруженный пистолетами, спрятанными под одеждой. Был еще взвод морских пехотинцев и группа его добровольцев в штатском. О чем же еще беспокоиться?
– Тогда, – повторил он вслед за Джейн, – давай заранее посмотрим фейерверк.
* * *
Серый «форд-фиеста» несся по скоростной дороге А355 на юг из Амершэма в Слау. Шамун посмотрел на часы. Десять вечера. Он неплохо сегодня вечером поработал. Когда он доберется до Лондона, надо будет позвонить Неду и все подробно рассказать.
Полиция в Стоун-Мэндвиле поначалу не очень хотела помочь ему, но он расположил всех к себе своим благожелательством. Так что, в конце концов, ему разрешили посмотреть на немца. С одного взгляда было понятно, что Берт Хайнеман в предстоящих делах участвовать не может. Бывшие товарищи дважды пытались и не смогли убить его. Крутые парни эти марксисты.
Изувеченные тела убитых уже увезли в морг, но все согласились с тем, что они не похожи на арабов.
Полиция разрешила ему также взглянуть на фургон «фиат-фиорино», с нанесенной, а потом закрашенной эмблемой фирмы «Ходгкинс и дочь». С одной стороны фургона она проступала через свежую серую краску, словно владелец фургона никак не решался закрасить ее до конца. Кроме пулевого отверстия в одном из окон, фургон не давал никаких новых данных. Некоторые отпечатки пальцев на нем принадлежали двоим убитым. Но были и отпечатки других людей.
История, о которой Шамун собирался рассказать Неду, была уже вполне ясна. Их подозрения насчет фирмы подтвердились. Ее сотрудники очень хотели убить немца. Хотя это и удивляло, но соотносилось с сообщением Нэнси Ли об исчезновении нескольких лучших людей Хефте.
Как жаль, что немец не в состоянии говорить! Кажется, он догадался, что его снова пытались убрать. Глаза его блестели, но говорил он бессвязно, да к тому же и по-немецки. Могут пройти недели, пока можно будет понять его речь, а у них нет и суток.