Лицо Элстона покраснело, и он снова умолк. Лимузин медленно пробирался сквозь возросшее уличное движение.

— Жена ждет вас дома так рано? — неожиданно спросил Палмер.

— Ее еще нет дома.

— Почему?

— Она работает. У нас еще нет детей, и пока мы заведем… — голос молодого человека понизился. — Она работает в сберегательном банке.

— Да? У наших смертельных врагов?

Оба мужчины рассмеялись. Острая борьба между сберегательными и коммерческими банками, вроде ЮБТК, прекратилась в прошлом году в результате закона, который не понравился ни одной стороне, но который предоставлял обеим достаточно широкие полномочия для открытия филиалов.

— Чем она там занимается?

— Общественными связями. У себя дома в Кливленде она работала репортером в газете.

У Палмера мурашки по затылку пробежали.

— Да? A-а… позвольте спросить, сколько лет вы женаты?

— Скоро будет пять.

Палмер напрягся, выпрямился, словно готовясь выдержать удар. Ему потребовалось некоторое усилие, чтобы откинуться на сиденье.

— Кажется, одна из девушек ЮБТК работала там когда-то, — произнес он как бы между прочим.

— Джинни Клэри? Она — босс моей жены.

— И как она?

Палмер вглядывался в лицо молодого человека с той же самой скрытой напряженностью, с какой в дни войны всматривался в лица подозреваемых.

Как мастерски ему удалось замаскировать свою тревогу, когда за небрежным, безразличным выражением скрывалось почти адское нетерпение получить ответ.

— Джинни? Насколько я слышал, замечательно.

Некоторое время Палмер разглядывал лицо Элстона. Но не смог заметить на нем ничего, кроме обычного оживления. Масса людей, которым не следовало ничего знать, могли знать о том, что два с половиной года назад у него была связь с Вирджинией Клэри. Но ему повезло — слух о его романе не пополз по ЮБТК, хотя оба они тогда там работали. Джинни уволилась из банка, неужели уже прошло полтора года? Так давно? Или так недавно?

— Жаль, что мы не удержали ее, — услышал Палмер свой собственный голос. Он попытался вложить в эти слова самые спокойные, самые нейтральные чувства, но они прозвучали как-то пусто, мертво, словно очередные шесть кирпичей выскочили из формовочной машины.

— Ею довольны на новом месте, — сказал Элстон, выглядывая на улицу. — И платят ей очень хорошо. Мы приехали, вот мой дом.

— Хорошо. Завтра с утра все обсудим. Постарайтесь продумать все ваши соображения.

Молодой человек улыбнулся, перешагивая через колени Палмера, чтобы вылезти из «линкольна».

— Значит, вы можете уложить их всех на лопатки?

— Спокойной ночи!

Палмер велел водителю отвезти его домой. Ему явился грустный образ Эдис. В какой роли он ее представляет чаще — матери или жены? Ни то, ни другое ему не подходило. Что-то внутри его шевельнулось, там, где, по его предположениям, было сердце. Сначала слабый толчок, а потом — резкий: он думал о Вирджинии, а потом — об Эдис. Он принял неправильное решение, хотя исходил из очень правильных соображений. И застрял на этом. Он не позволял себе раньше думать о Вирджинии. Думать о ней значило причинять себе боль. После нее в нем поселилась боль. Так бывает, когда отнимают руку или ногу. А теперь, подумал он, я впервые вспомнил о ней. Снова щемит внутри та же боль потери.

Лимузин остановился перед его домом. Палмер постарался привести свои мысли в порядок, так, чтобы Эдис ничего не заподозрила.

Глава сороковая

Теперь в задней комнатке лавки было уже совершенно темно. Узкая раскладушка заставляла Кимберли и Эдис лежать на боку. Они лежали лицом друг к другу, но друг друга не видели, и Эдис утратила чувство реальности. На какой-то момент она забыла, как выглядит Кимберли.

Она услышала его спокойное дыхание, словно он заснул на несколько минут. Затем его ладонь с шершавой кожей продвинулась от ее грудей вниз, к ягодицам, лаская их и поглаживая.

— Тебе надо уходить? — спросил он.

— Я даже не соображу, который час.

Он шевельнулся: и стал перебираться через нее. Кожа на его теле была такой же гладкой, как ее, осознала она, вовсе не такая огрубевшая, как на его ладонях. В темноте вспыхнула спичка, и он поднес ее к своим наручным часам.

— Начало шестого. Здесь очень темно. Возможно, с другой стороны, у входа в магазин, немного светлее.

— Но никто не рвется войти в него.

Он рассмеялся и загасил спичку.

— Не похоже. «Операции Спасение» еще далеко до ажиотажа. Пока что.

— Здесь есть какой-нибудь свет?

— Нет.

— А свечка?

— Угу.

Она почувствовала, как он слез с раскладушки, и услышала шлепанье его босых ног по полу. Он врезался головой в деревянную скульптуру и тихо выругался.

Эдис стала замерзать.

— Оставь. Иди согрей меня.

— Секунду…

Она услышала, как он роется в ящике. Потом зажег спичку и поднес ее к короткой, но толстой белой свече, какими пользуются водопроводчики. В оранжево-желтом свете проступили очертания. Она разглядела Кимберли, его решительное лицо, когда он прикрывал свечу от легкого сквозняка раскрытой книгой.

Она заметила, что он ужасно худой, даже тоньше, чем она сама. Оба они, лежа на раскладушке, узкой и длинной, идеально подходили друг другу для судорожного занятия любовью. Эдис подумала, что под тяжестью другой пары раскладушка бы рухнула, а под ней погибла бы чья-то любовь.

Она лениво удивилась этому, и ее осенила мысль, что между ними ничего нет. А то, что было, — скорее чистый эксперимент, чистый знак признательности и много мексиканский текилы. Эдис не питала иллюзий: для романа им много чего недостает. Она поежилась от пробежавшего по голому телу сквозняка.

— Холодно.

— Да, — сказал Кимберли.

Он повернулся к ней, анфас он выглядел не таким истощенным. Лицо было коричневым, а кожа на теле была светлее, достаточно светлой, чтобы Эдис разглядела, что между сосками кудрявятся волоски, а от них спускается книзу, к темному треугольнику, забавная линия завитков.

— Как ты сумел избежать обрезания? [81] — спросила она.

Этот вопрос самой ей показался таким странным, что она почти непроизвольно начала хихикать.

— Просто повезло.

И тут они оба стали неудержимо хохотать, сами точно не понимая почему. Она начала играть его членом, осторожно обнажая крайнюю плоть, а он стоял над ней.