— От тебя не могло укрыться, — сказала Эдис, — что наш брак мало кому приносит радости.
— Конечно, я это заметил, — признался Палмер.
— Но ты не сделал ни шага, чтобы как-то изменить это.
— В этом браке я не один, — ответил ей муж. — Если он оказался неудачным, то мы оба — неудачники!
— Возможно, но…
— И если бы один из нас постарался изменить подобное положение, то другой, может, последовал бы его примеру.
Они оба очень долго молчали. Эдис внезапно подумала, может, это была его немая просьба понять его, стать ближе друг к другу. Поздно. А если это его очередная уловка в споре, то на нее она не подействовала. Даже если она потеплеет к нему, он закован в такой толстый слой льда, что ему уже никогда не оттаять.
Если даже он сделал бы крохотный шажок в ее направлении, ну и что? Что в этом такого особенного? Какой такой это героический подвиг с его стороны? Что ей с того? Вместо абсолютно равнодушного мужа — немного оттаявший муж. Конечно, сейчас она во всем видит только темные стороны. Оптимист был бы рад и этому. Но Эдис твердо знала, что кувшин уже наполовину пуст и очень быстро теряет оставшуюся влагу.
— Вудс, я хочу тебе сказать следующее, — продолжала Эдис. Ей хотелось говорить спокойным голосом и абсолютно логично. — Я сомневаюсь, чтобы ты сделал какие-то шаги мне навстречу, прошел хотя бы половину пути ко мне. И я сомневаюсь, что мне нужны эти половинчатые шаги. Тебе все ясно?
— Да, совершенно ясно.
— И что же ты скажешь на это?
— Скажу? — Он снова потянулся к дверной ручке. — Что можно сказать, когда обсуждение закончено и отложено в долгий ящик? Умолять, чтобы снова начали пересмотр дела? Нет, этого не будет.
Она схватила его за руку, которой он держался за ручку двери. Она начала выворачивать ему кисть, и он стряхнул ее руку со своей.
— Кажется, мне лучше уйти, — заметил он.
— Ты. — Она остановилась и попыталась овладеть своим голосом. — За все эти годы ты мне ничего не дал.
Она с трудом смогла выговорить эти слова. Голос прерывался. Ей было так грустно, и Эдис пыталась как-то проглотить жуткий ком в горле.
— Что меня больше всего злит, так это то, что я даже не подозревала о своей опустошенности и твоем обмане.
Он спокойно посмотрел на нее.
— Эдис, я опаздываю.
— Я была настолько лишена всего, что даже не догадывалась, что погибаю от голода, — продолжала она. — Я даже не знаю, от чего больше злюсь — от того, что я сейчас знаю, от того ли, как ты умышленно заставлял меня голодать, или же от знания, что ты никогда не дал бы мне своей любви, если бы даже от этого зависела твоя жизнь.
— Эдис, так нечестно. Ты налетела на меня, хотя прекрасно понимаешь, что мне нужно идти.
— Но все правда, верно? — потребовала она ответа. — Все правда. В твоем сердце банкира нет места для любви, внимания и ласки!
Она почувствовала его руки у себя на плечах. Он легонько потряс ее из стороны в сторону.
— Приди в себя, — сказал он ей.
Она пыталась увидеть его лицо, рот, но было слишком темно. Это он говорил ей? Она слышала слова, но действительно ли их говорил Палмер?
— Мы можем все спокойно обсудить и…
Она резко подняла руки вверх и разорвала его хватку.
— Убери свои руки, — прошептала она ему. Он протянул руки к двери и открыл ее. Холодок окутал ее ноги.
— До свидания, — сказал он.
— Я тебя предупредила, Вудс, — почти шепотом сказала Эдис. — Ты предупрежден. У меня будет своя собственная жизнь.
— Конечно.
— Я собираюсь получить все, чего я была до сих пор лишена. До сих пор я вела бесцельную жизнь. Я виню тебя в этом, хотя бы половина твоей вины здесь есть. Но если я сейчас не сделаю ничего, чтобы все изменить, то мне придется винить только себя. Ты меня понял?
— Конечно.
— Было бы легче переносить пустоту, когда мне было тридцать. Вудс, у меня осталось не так много лет. Я больше не стану зря разбрасывать эти годы.
— Конечно.
— И прекрати, как попка, повторять это слово «конечно!» — заорала Эдис.
Он снова замолчал, недоумевая. Эдис только сейчас поняла, что никогда раньше он не видел ее такой разъяренной. Она могла злиться, но никогда не выражала это вслух в такой резкой форме. Она ждала, что он хоть что-то скажет. Но по его позе — руке на ручке двери — было ясно, что он все равно не скажет ничего существенного. Его поза говорила гораздо честнее о его позиции, чем любые слова.
— Убирайся, — прошептала она.
— Конечно.
В его холодных серых глазах появилась и исчезла слабая насмешка.
Дверь тихо закрылась за ним. Эдис прислонилась к стене, как бы стараясь отлучить его от дома навсегда. Потом она быстро поднялась по лестнице, прошла мимо столовой, где, наверное, еще продолжали ужинать дети. Пошла в спальню. Она закрыла за собой дверь, села на постель и попыталась перевести дыхание.
Эдис показалось важным сделать именно это. Она сказала себе: сначала дыши, потом все остальное.
Солнце уже село за невысокими холмами, окружавшими с запада питомник. Верхушки крыш оранжерей были слегка окрашены в розоватый цвет, но тени уже исчезли. В передней части офиса были включены флюоресцентные лампы. Их свет был резким, с голубоватым оттенком.
Последний из оставшихся продавцов привел себя в порядок и уехал на машине домой. Девушки из офиса оделись потеплее и пошли на остановку автобуса. Два сторожа выкурили по последней сигарете и выключили основные огни. Они начали обход и взяли с собой табельные часы.
Это были абсолютно обычные ночные сторожа, их наняли в конторе, которая предоставляла подобные услуги.
Контракт с этим учреждением заключался на год. Главное отличие состояло в том, что они были гораздо моложе обычных ночных сторожей. И у них с собой было оружие — семизарядные «Смит энд Вессон», которые стреляли пулями, способными на куски разорвать человека на расстоянии двухсот футов.
Еще одним отличием был забор по всему периметру, по которому был пропущен ток в четыре тысячи вольт.
Дальше, в глубине питомника, там, где пересекались расходящиеся в разных направлениях оранжереи и где зелень в наступающих сумерках быстро становилась черной, послышался тонкий, точно комариный писк, звук электромотора, который становился все резче и громче. Тележка для гольфа на полной скорости повернула за угол, а сидевший за рулем щуплый старичок напрягся, чтобы не выскочить из нее под влиянием силы инерции.
Он ненавидел это время сумерек. Как бы старательно он ни планировал свой день, ни смотрел на часы и ни сверял с цветом неба, сумерки всегда настигали его неожиданно, в тот момент, когда он был далеко от любимого теплого камина, от защитного кокона своей комнаты, куда убийственные испарения ночи не могли проникнуть.