— О да.
Неожиданная прямота ответа удивила его.
— С каким именно?
— Пистолеты, ружья, карабины. — Опять улыбка. — Я никогда никого не убивал, индейцев там или ещё кого-нибудь, но четыре года назад я был вторым на соревнованиях по стрельбе навскидку в Ричмонде. — На его лицо набежала тень. — Это было в тот год, когда я уехал в Лондон, чтобы поступить на службу к Брокам.
— Вам не хотелось уезжать? Не понравился Лондон?
— Нет и да. Моя мать умерла, а отец, он полагал, что будет лучше, если я повидаю свет, Лондон же был центром всего мира, так сказать. В Лондоне было великолепно. Сэр Морган очень добр. Я не встречал человека добрее.
Норберт подождал, но Горнт больше ничего не сказал, погруженный в свои мысли. Сэр Морган сообщил ему только то, что Горнт провел удовлетворительный год в лондонском представительстве компании Броков с последним и самым младшим сыном Тайлера Брока Томом. По прошествии этого года он подготовил для него одну из младших должностей в компании Ротвелла.
— Вы знакомы с Дмитрием Сывородиным, который руководит здесь отделением Купера-Тиллмана?
— Нет, сэр. Я лишь слышал о нем. Мои родители знали Джудит Тиллман, вдову одного из партнеров, основавших компанию. — Глаза Горнта сузились, и Норберт заметил в них уже знакомую ему отчужденность. — Она тоже не любила Дирка Струана, по сути даже ненавидела его, винила его в смерти своего мужа. Грехи отцов все-таки переходят на их детей, не так ли?
Норберт рассмеялся.
— Переходят, что и говорить.
— Я перебил вас, сэр. Дмитрий Сывородин?
— Он вам понравится, он тоже южанин. — Звяканье корабельного колокола возвестило о том, что их путешествие окончено. Глаза Норберта заблестели от возбуждения. — Давайте сойдем на берег, живой работы будет хоть отбавляй, и очень скоро.
— Человек хочет тайпэн видеть, хейа? — спросила А Ток.
— Ай-й-йа, мать, говори на языке цивилизованных людей и оставь этот бред, — сказал ей Малкольм на кантонском. Он стоял у окна своего кабинета с биноклем в руке и наблюдал за пассажирами, покидающими пакетбот. Он заметил среди них Норберта Грейфорта и теперь чувствовал себя очень хорошо. — Что за человек?
— Чужеродный дьявол-бонза, за которым ты посылал, скверно-пахнущий бонза, — пробормотала она. — Твоя старая мать работает так усердно, а сын её не слушает! Нам нужно ехать домой.
— Ай-й-йа, я же говорил, чтобы ты не упоминала о доме, — резко ответил он, — сделай это ещё хотя бы раз, и я отправлю тебя на следующей же вонючей лорке, где тебя будет рвать дорогой так, что сердце, если оно у тебя есть, выскочит из горла, и самой меньшей бедой будет, если бог моря проглотит тебя целиком! Пришли сюда чужеродного дьявола. — По его лицу пробежала улыбка: хорошее настроение понемногу возвращалось к нему.
Она, ворча, вышла. Целыми днями напролет она при всяком случае заводила речь о возвращении в Гонконг, сколько бы он ни грозил и не приказывал ей замолчать. Теперь он был уверен, что она получила распоряжения от Гордона Чена не оставлять его в покое, пока он не подчинится.
— Клянусь Богом, я никуда не уеду, пока не буду готов. — Он прохромал назад к столу, радуясь, что его счеты с Норбертом скоро будут сведены и он запустит в действие весь свой славный план. — А, доброе утро, преподобный отец Твит, благодарю, что вы так быстро откликнулась на мою просьбу. Шерри?
— Благодарю вас, мистер… э… тайпэн, благослови вас Господь. — Он прикончил шерри одним нервным глотком, хотя Струан специально выбрал бокал побольше. — Восхитительно… э… тайпэн. О да, благодарю, я выпью ещё чуть-чуть, с вами благословение Божье. — Его неопрятная бесформенная фигура с тревожной улыбкой на лице устроилась в высоком кресле. В бороде виднелись табачные крошки. — Чем я могу быть вам полезен?
— Речь пойдет обо мне и о мисс Анжелике. Я хочу, чтобы вы обвенчали нас. На следующей неделе.
— А? — Преподобный Майклмасс Твит едва не выронил бокал. — Невозможно, — пробормотал он, стуча вставными зубами.
— Отнюдь. Существует много прецедентов, когда положенное троекратное оглашение в церкви имен лиц, предполагающих вступить в брак, в течение трех воскресений подряд проводилось всего лишь за одно воскресенье.
— Но я не имею права, вы несовершеннолетний, да и она тоже, и, что ещё хуже, она католичка, и я не вижу никакой возможности… я не могу.
— Да нет, конечно же можете. — С уверенным видом он протараторил ему все, что услышал от Хезерли Ская по прозвищу Небесный Наш, единственного законника в Иокогаме, исполнявшего также обязанности коронера и страхового агента. — То, что я несовершеннолетний, применимо только на территории Соединенного Королевства, а не в колониях или за границей, и только в том случае, если жив отец. То, что она католичка, не имеет значения, если это не имеет значения для меня. Так что и говорить не о чем. Вторник, девятое число, подходящий день для бракосочетания, до того дня мы всё будем держать в секрете, а во вторник вы и свершите обряд.
Малкольм с затаенным весельем наблюдал, как рот Майклмасса Твита открывается и закрывается, как у рыбы, но ни звука из него не вылетает. Дрожа всем телом, священник поднялся на ноги, налил себе ещё шерри, залпом выпил его и снова упал в кресло.
— Я не могу.
— О, но я обратился за советом к юристу, и меня заверили, что можете. Я также намереваюсь выделить вам и вашей церкви дополнительную стипендию — пятьсот гиней в год. — Он знал, что подцепил этого человека на крючок, потому что предложенная им сумма в три-четыре раза превышала его текущее жалованье и вдвое то, что посоветовал ему предложить адвокат: «Не балуйте этого старого пердуна!» — Мы будем в церкви в воскресенье, чтобы услышать оглашение имен, а вторник станет великим днём, во вторник же вы получите аванс в сто гиней за все ваши хлопоты. Благодарю вас, ваше преподобие. — Он поднялся, но Твит сидел не двигаясь в своём кресле, и Малкольм увидел, как его глаза наполнились слезами. — Что такое, в чем дело?
— Я просто не могу сделать то, о чем вы просите, — запинаясь, промямлил Твит, — это… это невозможно. Видите ли, ваша… даже если вам сказали все правильно, в чем я… э… сомневаюсь… ваша мать написала мне, прислала официальное письмо с последней почтой, написала, что… что ваш отец сделал её вашим законным опекуном и вам запрещено жениться. — Слезы текли у него по щекам, опухшие глаза покраснели. — Боже милостивый, иже еси на небеси, это такие большие деньги, мне столько даже не снилось, но я не могу, не могу пойти против закона или неё, Боже милостивый, нет!
— Тысяча гиней.
— О Боже, не надо, не надо, — выпалил усталый старик, — как бы я ни желал этих денег… неужели вы не понимаете, брак все равно будет недействительным, против законов Церкви. Господь свидетель, я такой же грешник, как и любой другой, но я не могу, и если она написала мне, то, конечно же, она написала и сэру Уильяму, который должен дать своё разрешение на любой подобный брак. Господи, помилуй меня, я не могу… — Он шатаясь вышел из комнаты.