— Я, ну, я не хочу обращаться, пока ещё нет, хотя согласен, согласен на то, чтобы дети были католиками. — Они получат подобающее воспитание и будут образованными, думал он, с каждой секундой все сильнее чувствуя дурноту. Они смогут сами сделать выбор, когда вырастут… Что за мысли лезут ко мне в голову? Ещё задолго до этого мы поженимся как положено, в нормальной церкви. — Пожалуйста, на следующей неделе, вторник, самый подходящий день.
Глаза священнослужителя больше не улыбались.
— Вы не собираетесь принять истинную веру? А что станется с вашей бессмертной душой?
— Нет-нет, благодарю вас, не теперь. Я, я буду… я обязательно подумаю над этим. Души, души детей… вот что важно… — Малкольм постарался говорить более связно. — Да, так вот венчание, я бы хотел, чтобы оно прошло в узком кругу, скромная церемония, вторник не…
— Но ваша бессмертная душа, сын мой. Господь явил вам свет, ваша душа все же важнее, чем этот брак.
— Что ж, я обязательно подумаю об этом, непременно. Теперь о свадьбе. Вторник подойдет как нельзя лучше.
Священник поставил бокал на стол, в мозгу его теснились радости, надежды, вопросы, страхи, сигналы опасности.
— Но, сын мой, это невозможно, никак невозможно по многим причинам. Девушка ведь несовершеннолетняя, нет? Должно получить согласие её отца, подготовить документы. Да и вы тоже, нет?
— Младший член семьи? — Малкольм выдавил из себя осторожный смешок. — В моем случае это не имеет значения, потому что мой отец умер. Таков… таков английский закон. Я навел справки у… у мистера Ская. — Он едва удержался, чтобы не сказать Небесного Нашего, но все равно обругал себя за то, что упомянул это имя, потому что вдруг вспомнил: Анжелика рассказывала ему, как отец Лео ненавидит этого человека, ненавидит его прозвище, считая его, открытого агностика, язвой на теле общества.
— У этого человека? — Голос отца Лео отвердел. — Его мнение, безусловно, должно получить одобрение вашего сэра Уильяма, доверять ему нельзя, что же касается отца сеньориты, он может приехать из Бангкока, нет?
— Он… полагаю, он вернулся во Францию. Его присутствие здесь необязательно, я уверен, мистер Сератар имеет право заменить его. Вторник замечательно нас устраивает.
— Но, сын мой, к чему такая спешка, вы оба молоды, вся жизнь впереди, следует задуматься о вашей душе. — Отец Лео попробовал улыбнуться. — То, что вы послали за мной, была воля Божья, через месяц или два вы…
— Нет, не через месяц или два, — сдавленно произнес Малкольм, готовый взорваться. — Вторник или среда, пожалуйста.
— Одумайтесь, сын мой, ваша бессмертная душа должна стоять для вас…
— Забудьте про мою душу… — Малкольм замолчал, пытаясь взять себя в руки. — Я намеревался одарить церковь, хотя пока она и не моя церковь, одарить её достойно.
Отец Лео услышал слово «пока» и то, как было произнесено «достойно». Он никогда не выпускал из виду, что для исполнения воли Божьей на земле требовались практичные слуги и прагматические решения. И деньги. И влияние. А эти два главных условия исходили лишь от высокородных и богатых, и нет нужды напоминать себе, что тайпэн «Благородного Дома» олицетворял их оба. Или что сегодня уже был сделан огромный шаг в служении Господу: его попросили об услуге, и дети будут спасены, даже если сей несчастный грешник сгорит в адском пламени. Он вздрогнул всем телом, ужасаясь судьбе этого юноши и всех тех, кто без нужды обрекает себя на вечные муки, когда спасение обрести так просто.
Он оттолкнул эту проблему в сторону. На все воля Божья.
— Венчание состоится, сын мой, не волнуйся, я обещаю… но не на следующей неделе и не через неделю, препон тому слишком много.
Малкольм почувствовал, что его сердце сейчас разорвется.
— Господь Всемогущий, если оно не сможет состояться на следующей неделе или, в крайнем случае, через неделю, тогда проку в нем нет; оно должно состояться, когда я сказал, или ничего не будет.
— Но почему? И почему только для близких, сын мой?
— Оно должно состояться, когда я сказал, или ничего не будет, — повторил Малкольм с искаженным лицом. — Вы, вы найдете мне хорошего друга… мне нужна ваша помощь… Ради всех святых, это же так просто — обвенчать нас!
— Да-да, это так, для Бога, но не для нас, сын мой. — Священник вздохнул и поднялся с кресла. — Я буду просить Господа направить меня. Я сомневаюсь, что… но может быть. Может быть. Я должен быть очень уверен.
Слова повисли в воздухе.
— Мне очень неприятно выливать помои на ваш букет из роз, тайпэн, — произнес Небесный Наш Скай, сложив пальцы домиком. Он развалился позади рабочего стола в своей бедной, тесной конторке. — Но раз уж вы спрашиваете моего профессионального совета, скажу, что вашему отцу Лео доверять нельзя, ни на грош нельзя, пока вы не обратитесь в католичество. С обращением же никак не успеть к сроку, да я бы и не советовал, боже упаси. Он станет вертеть вами, водить за нос, а все жизненно важные для вас сроки тем временем пройдут, и тогда вы действительно очутитесь в полном дерьме.
— Так что же мне, чёрт подери, делать, Небесный Наш? Скай нерешительно замолчал, высморкал свой картофелеобразный нос и протер пенсне с маленькими стеклышками — его любимая уловка, к которой он прибегал, чтобы выиграть время и прийти в себя, скрыть допущенный промах или, в данном случае, не дать расцвести на лице довольной всепроникающей улыбке.
В первый раз кто-то значительный обратился к нему после того, как он повесил свою собственную вывеску: X. Скай, эсквайр, некогда служивший в «Мудл, Патфилд и Лич, Адвокаты и Барристеры», «Судебные Инны», Лондон, сначала в Калькутте десять лет назад, потом в Гонконге и недавно здесь. И вот наконец у него появился, в перспективе, идеальный клиент: богатый, охваченный нетерпением, с простой проблемой, которая могла бы становиться все более запутанной, с каждым годом, от колыбели до могилы, открывая для него новые возможности. И роскошные гонорары — за решение, а решений было много, и хороших, и жестоких.
— Ну и попали вы в переплет, хуже и вообразить нельзя, — с торжественным видом произнес он, разыгрывая свою роль. Юноша, впрочем, ему нравился и вызывал восхищение, не только как клиент. Он подбросил ключ: — Гордиев узел, не правда ли?
Малкольм чувствовал себя несчастным. Небесный Наш, разумеется, прав, отцу Лео доверять нельзя. Даже если бы я обратился в католичество… я не могу, это было бы уже слишком… Он вдруг вскинул голову.
— Узел? Гордиев узел? Та проблема была решена! Одиссей разрубил его пополам. Нет, это был Геракл!
— Прошу прощения, Александр Великий в триста тридцать третьем году до нашей эры.
— Кто это был, значения не имеет, моя проблема заключается… Небесный Наш, помогите мне разрубить этот мой узел, и вы заслужите мою признательность до конца дней и пятьсот гиней…
Выстрел сигнальной пушки начальника гавани эхом прокатился по Поселению. Они выглянули из помутневшего от плесени окна — контора Ская, заваленная книгами, помещалась в здании Ланкчерча, на складе, выходила окнами на море. К их радости из-за мыса показались корабли флота, флагман впереди, все флаги подняты. Они испытали чувство гордости и облегчения. С берега и с кораблей загремели приветственные пушечные выстрелы, самые громкие с фрегата Её Величества «Жемчужина», флот салютовал залпами своих кораблей.