— Сначала в Сиэтле. Колледж, университет Вашингтона. Потом получил степень магистра в Гарварде, в Гарвардской школе бизнеса.
Горнт остановился:
— В Гарварде?
— Да. Я получил грант, стипендию.
— Это очень хорошо. Когда вы окончили?
— В июне прошлого года. Это все равно что отбарабанить срок в тюрьме! Просто снимай штаны и подставляй задницу, если не получаешь нужные оценки. Два года в аду! Когда я выбрался оттуда, мы с приятелем отправились в Калифорнию. Подрабатывали где придется, чтобы добыть деньжат на серфинг и развлечься после всей этой потогонной учебы. А потом, — Чой ухмыльнулся, — потом, пару месяцев назад, меня нашел дядя У и сказал, что пора возвращаться и вкалывать. Вот я и здесь! В конце концов, за мое образование платил он. Моих родителей давно нет в живых.
— Вы были первым в своей группе в Гарварде?
— Третьим.
— Весьма неплохо.
— Благодарю вас. Уже недалеко, наша джонка крайняя.
Пока они перебирались по шаткому трапу от одного плавучего дома к другому, на Горнта с подозрением посматривали молчаливые обитатели водных жилищ. Кто дремал, кто готовил еду или ел, иные играли в мацзян, некоторые чинили рыболовные сети, дети кое-где ловили рыбу на свет.
— Здесь немного скользко, мистер Горнт. — Пол Чой спрыгнул на липкую палубу. — Ну вот и пришли! Дом, милый дом! — Он потрепал по вихрам заспанного мальчика-впередсмотрящего и произнес на хакка, которого, как ему было известно, Горнт не понимал: — Не спи, Маленький Братец, а то дьяволы до нас доберутся.
— Да-да, доберутся, — пропищал мальчик, подозрительно косясь на Горнта.
Пол Чой повел Горнта дальше вниз. Старая джонка пахла смолой и тиком, гнилой рыбой и морской солью, тысячей штормов. Спустившись по трапу в средней части джонки, они попали в носовую каюту размером со стандартный одноместный номер, во всю ширину корпуса лодки. В небрежно сложенном из кирпичей очаге горел древесный уголь, а над ним гудел на открытом огоне закопченный чайник. Дым поднимался клубами вверх и валил наружу через вырезанный в палубе грубый дымоход. С одного борта стояло несколько старых стульев из ротанга, пара-тройка столов и грубые койки, одна над другой.
Четырехпалый У был один. Указав на стул, он расплылся в улыбке.
— Хейя, лады видить, — произнес он, запинаясь, на скверном английском, который с трудом можно было разобрать. — Висыки?
— Спасибо, — кивнул Горнт. — Тоже рад видеть вас.
Пол Чой разлил хорошее виски в грязноватые стаканы.
— Вам с водой, мистер Горнт? — спросил он.
— Нет, пусть будет неразбавленное. Не очень много, пожалуйста.
— Да, конечно.
У взял свой стакан и поднял его, обращаясь к Горнту:
— Лады видить тибе, хейя!
— Да. Ваше здоровье!
Китайцы наблюдали, как Горнт отпил глоток.
— Хорошо, — похвалил Горнт. — Очень хорошее виски.
У снова расплылся в улыбке и указал на Пола:
— Он сына сисытлы.
— Да.
— Халосы сыкола — Залатой Сытлана.
— Да. Да, он рассказал мне. Вы можете гордиться.
— Сыто?
Пол Чой перевел старику.
— А, сыпасиба, сыпасиба. Он гавали халасо, хейя!
— Да, — улыбнулся Горнт. — Очень хорошо.
— А-а, халасо, нициво. Кулити?
— Благодарю вас.
Отец и сын наблюдали, как Горнт достает сигарету. Потом сигарету взял У, а Пол Чой дал обоим прикурить. Снова наступило молчание.
— Халасо со сыталы дылуга?
— Да. А вам?
— Халасо. — Снова молчание. — Он сына сисытлы, — повторил старый моряк, наблюдая, как Горнт молча кивает — ждет. Ему было приятно, что Горнт просто сидит и, как подобает цивилизованному человеку, терпеливо дожидается, когда он, У, перейдет к делу.
Некоторые из этих розовокожих дьяволов в конце концов чему-то учатся. Да, некоторые даже слишком, ети его, хорошо. Например, Тайбань, с этими своими холодными, безобразными рыбьими глазами, как у большинства заморских дьяволов, которые смотрят на тебя словно дохлая акула, — этот умеет даже немного говорить на хакка. Да, Тайбань слишком хитер и слишком цивилизован, но ведь за ним целые поколения, а дурной глаз был у его предков и до него. Да, но старый Зеленоглазый Дьявол, первый в его роду, заключил договор с моим предком, великим морским воителем У Фанчоем и его сыном У Квоком, соблюдал этот договор и позаботился о том, чтобы договор соблюдали его сыновья — и сыновья сыновей. Так что к этому теперешнему тайбаню нужно относиться как к старому другу, хоть он самый опасный из всего рода.
Старик чуть не поежился, но сдержался и харкнул, чтобы отпугнуть злого бога слюны, который прячется в горле у каждого. Он изучающе посмотрел на Горнта. «И-и-и, как, должно быть, противно видеть такую розовую образину в каждом зеркале! Все эти волосы на лице, как у обезьяны, и везде бледная кожа, как у бледной жабы на брюхе! Уф!»
Притворно улыбнувшись, чтобы скрыть досаду, он попытался прочесть, что написано на физиономии Горнта, но не смог. «Ничего, — радостно сказал он себе, — для этого и было потрачено столько денег и времени на подготовку Седьмого Сына. Он-то должен знать».
— Можит пыласить усылуга? — нерешительно произнес он. Приятно скрипнули бимсы джонки, качнувшейся на швартовах.
— Да. Что за услуга, старый приятель?
— Сына сисытлы пала ити лабота. Давати лабота? — На лице Горнта изобразилось изумление, и У постарался скрыть вызванную этим досаду. — Паисынять, — сказал Четырехпалый по-английски, а потом добавил, обращаясь к Полу Чою на гортанном хакка: — Объясни этому Пожирателю Черепашьего Дерьма, чего я хочу. Как я тебе говорил.
— Дядя приносит извинения за то, что не может говорить непосредственно с вами, и просит меня объяснить, мистер Горнт, — вежливо начал Пол Чой. — Он хотел спросить, не можете ли вы предоставить мне работу — вроде как стажером — в подразделении вашей компании, которое занимается воздушными и морскими перевозками.
Горнт сделал глоток виски.
— Почему именно в этом подразделении, мистер Чой?
— У моего дяди, как вы знаете, значительные интересы в судоходстве, и он хочет, чтобы я модернизировал его предприятие. Я могу предоставить вам точную и подробную информацию о себе, если вы рассмотрите мою кандидатуру, сэр. На втором году в Гарварде я занимался этими вопросами — в основном перевозками всех типов. До того как мой дядя вытащил меня обратно сюда, я был принят в международный отдел Банка Огайо. — Пол Чой помедлил. — Во всяком случае, вот о чем он просит.
— На каких ещё диалектах кроме хакка вы говорите?
— На мандарине.