Она кинулась вперед, но ее удар был остановлен. Серый отступил и занял оборонительную позицию, хотя легко мог убить Марико. Он медленно отступал по переулку, она шла следом за ним, но он легко парировал все ее удары… Она еще несколько раз пыталась втянуть его в схватку, наносила рубящие, режущие удары, все время пыталась яростно атаковать, но самурай каждый раз ускользал, уклонялся от ударов, сдерживал ее, сам не атаковал, давая ей полностью себя измотать. Делал он это серьезно, с достоинством, оказывая ей всевозможные знаки уважения, которых она заслуживала. Она атаковала еще раз, но он парировал ее выпад, который прикончил бы менее искусного фехтовальщика, и отступил еще на шаг. С Марико градом струился пот. Один из коричневых выступил было вперед, пытаясь ей помочь, но командир приказал ему остановиться, зная, что никто не должен вмешиваться. Самураи с обеих сторон ждали сигнала, страстно желая вмешаться в битву…
Мальчик, стоявший в толпе, спрятал лицо в маминых юбках, но она мягко отстранила его и встала на колени.
— Смотри, пожалуйста, мой сын, — пробормотала она, — ты самурай!
Марико понимала, что долго она не выдержит… Она уже изнемогала и к тому же чувствовала окружавшее ее мрачное недоброжелательство… Впереди и по бокам колонны от стен к ней быстро подтягивались, петля вокруг стала быстро сужаться… Вышли несколько серых, пытаясь окружить ее, она перестала продвигаться вперед — слишком легко попасть в ловушку, лишиться оружия, быть схваченной! Это сразу бы все погубило! К ней подходили коричневые, остальные заняли боевые позиции у носилок. Переулок зловеще ощетинился, приготовился к бою, ноздри уже чуяли сладкий запах крови… Колонна выходила из ворот, и Марико поняла, как легко будет серым отсечь их и оставить стоять на дороге…
— Подождите! — крикнула она.
Все остановились. Марико коротко поклонилась своему противнику, потом, высоко подняв голову, повернулась к нему спиной и направилась к Кири.
— Простите… простите… Но сейчас нам не удастся пробиться сквозь этих людей… — объяснила она. Грудь ее высоко вздымалась. — Мы… мы должны на некоторое время вернуться обратно. — Пот струился у нее по лицу. Марико прошла мимо шеренги самураев и, подойдя к Кийяме, поклонилась.
— Эти люди не дали мне выполнить мой долг, не позволили выполнить приказ моего сюзерена! Я не могу жить с таким позором, господин! Я совершу сеппуку сегодня на закате солнца и официально прошу вас быть моим секундантом.
— Нет! Вы не сделаете этого!
Глаза Марико вспыхнули, она бесстрашно заявила:
— Если мне не позволили выполнить приказы моего сюзерена, на что я имею право, — я совершу сеппуку на закате солнца!
Она поклонилась и направилась к воротам. Кийяма поклонился ей, все его люди последовали его примеру. Все стоявшие в переулке, на крепостных стенах и в окнах домов тоже с уважением поклонились ей. Марико миновала арку, двор, вышла в сад и направилась к уединенному Чайному Домику, построенному в деревенском стиле. Она вошла внутрь и, оставшись наконец одна, горько заплакала — по всем погибшим в этот день.
— Красиво, да? — Ябу махнул рукой вниз, в сторону мертвых.
— Простите? — переспросил Блэксорн.
— Это было как стихи… Вы понимаете слово «стихи»?
— Да, я понимаю, что значит это слово.
— Это было как стихи, Анджин-сан… Видите?
Если бы у Блэксорна хватило японских слов, он бы сказал: «Нет, Ябу-сан. Но я увидел, что у нее на уме, только в тот момент, когда она отдала первый приказ и Ёсинака убил первого самурая. Стихи? Это был отвратительный, мужественный, бессмысленный, страшный ритуал, где смерть неизбежна, как испанская инквизиция, и все смерти — только прелюдия к смерти Марико. Теперь все обречены, Ябу-сан: вы, я, замок, Кири, Ошиба, Ишидо — все… все, потому что она решилась сделать то, что считает необходимым. А когда она это решила? Уже давно, конечно? О, правильнее сказать — решение принял за нее Торанага».
— Простите, Ябу-сан, но слов вашего языка у меня недостаточно.
Ябу плохо его слышал. На стенах стояла тишина, тихо было и в переулке, все были неподвижны, как статуи. Потом переулок ожил, голоса затихли, движение стало спокойнее. Солнце било вниз, все постепенно выходили из транса.
Ябу вздохнул, охваченный меланхолией:
— Это было как стихи, Анджин-сан, — повторил он, словно эхо, и ушел.
Когда Марико подняла меч и одна выступила вперед, Блэксорн хотел спрыгнуть вниз и броситься на ее противника, снести ему голову, помешать ее убить… Но он ничего не сделал, не потому, что боялся, — он больше не боялся умереть. Ее мужество показало ему, как бесполезен страх, он разобрался в себе уже давно, еще тогда, ночью, в деревне, когда пытался покончить с собой… «Я собирался в ту ночь вонзить нож себе в сердце, — вспомнил он. — С того времени мой страх смерти исчез… Она и говорила: „Только живя на грани смерти, можно понять — неописуемо радостна жизнь…“ Я не осознал, как Оми остановил мой удар… В памяти осталось только чувство перерождения, когда проснулся на следующее утро…» Он снова и снова смотрел на мертвых в переулке… «Я мог бы, конечно, убить того серого… И, может быть, еще одного или даже нескольких, но на их месте тут же появились бы другие и моя смерть ничего бы не изменила. Я не боюсь умереть, — мне только страшно, что я ничем не смогу помочь ей…»
Серые убрали трупы и серых и коричневых, обращаясь с ними одинаково уважительно. Многие серые покидали место сражения, в том числе и Кийяма со своими людьми; расходились женщины и дети, поднимая пыль на дороге… Блэксорн чувствовал острый, отдающий смертью запах, смешанный с соленым запахом моря… Его поразило мужество Марико, — оно поддерживало его в эти ужасные моменты… Блэксорн посмотрел на солнце и решил, что до захода солнца еще шесть часов. Он направился к лестнице, ведущей вниз.
— Анджин-сан? Простите, а куда вы собрались?
Он повернулся, вспомнив про своих охранников. На него внимательно смотрел капитан.
— Ах, простите! Пойдемте туда! — он указал на двор. Капитан на мгновение задумался, потом неохотно согласился:
— Хорошо. Прошу вас, идите за мной.
Во дворе Блэксорн сразу почувствовал враждебность коричневых по отношению к серым. Ябу стоял у ворот, наблюдая за возвращающимися в крепость. Кири и госпожа Сазуко обмахивались веерами, няня кормила ребенка. Все они сидели на одеялах и подушках, разостланных в тени на веранде. Носильщики плотной испуганной группой столпились в углу, у багажа и вьючных лошадей. Он направился в сад, но охранники замотали головами:
— Простите, Анджин-сан, но пока туда нельзя.
— Да, конечно, — согласился он и повернул обратно. Переулок опустел, хотя оставалось еще более пятисот серых — они сидели полукругом на корточках или скрестив ноги и поглядывали в сторону ворот. Оставшиеся коричневые уходили под арку.