Они смотрели, как он растворился в ночи, завороженные тем, чему свидетелями они стали: спасением души, превращением неверного в правоверного, таким неожиданным. Всех их наполняла радость, разные степени радости.
– Бог велик!
Зара пробормотала:
– Мешанг, разве это все не меняет?
– Да, да и нет. Но он теперь отправится в рай. На все воля Аллаха. – Внезапно он почувствовал себя очень усталым. Его взгляд упал на Джари, и ее снова начала бить дрожь. – Джари, – сказал он с некоторым спокойствием, – тебя будут сечь, пока ты не расскажешь мне всю правду или не окажешься в аду. Пойдем, Зара, мы не должны забывать о своих гостях.
– А Шахразада?
– На все воля Аллаха.
Рядом с университетом. 21.48. Шахразада свернула на главную улицу, где собирались «зеленые повязки» и их сторонники. Тысячи людей. Подавляющее большинство из них – мужчины. Все с оружием. Муллы руководили ими, призывая их соблюдать дисциплину, не стрелять в левых, пока те сами не начнут стрельбу, стараться убеждением отвращать их от их зла.
– Не забывайте, что они иранцы, не сатанисты-чужеземцы. Бог велик… Бог велик…
– Добро пожаловать, дитя, – ласково приветствовал ее старый мулла, – мир тебе.
– И вам, – ответила она. – Мы выступаем против врагов Бога?
– О да, скоро, времени еще много.
– У меня есть оружие, – с гордостью сказала она, показывая ему пистолет. – Бог велик.
– Бог велик. Но будет лучше, если всякое убийство прекратится и заблудшие прозреют к истине, отрекутся от своей ереси, подчинятся имаму и вернутся в ислам. – Старик видел ее молодость и решимость и ощутил в душе подъем и одновременно печаль. – Будет лучше, если всякое убийство прекратится, но если эти люди левой руки не прекратят противиться имаму, да ниспошлет ему Аллах мир и покой, то, с помощью Аллаха, мы поторопим их по дороге в ад…
Тебриз. Дворец хана. 22.05. Они втроем сидели перед камином, в котором горели дрова, и пили кофе после ужина, глядя на танцующие языки пламени. Небольшая комната была богато убрана парчой, в ней было тепло и уютно – один из телохранителей Хакима стоял у двери. Но между ними тепла и покоя не было, хотя все изображали обратное, и сейчас, и на протяжении всего вечера. Пламя притягивало их внимание, каждый видел в нем что-то свое. Эрикки – развилку на дороге, всегда развилку, где один язык пламени вел к одиночеству, а второй – к достижению целей и глубокому удовлетворению, может быть, вел, а может быть, и нет. Азадэ видела перед собой будущее, стараясь не замечать его.
Хаким-хан оторвал взгляд от огня и бросил перчатку.
– Ты сегодня весь вечер какая-то рассеянная, словно тебя что-то гложет, Азадэ, – сказал он.
– Да. Наверное, это можно сказать про всех нас. – Ее улыбка была ненастоящей. – Как ты думаешь, мы могли бы поговорить наедине, втроем?
– Конечно. – Хаким показал охраннику, чтобы он вышел. – Я позову, если ты понадобишься. – Телохранитель подчинился и закрыл за собой дверь. Атмосфера в комнате тут же переменилась. Теперь все трое были противниками, все трое знали это, все были настороже и наготове. – Да, Азадэ?
– Правда ли это, что Эрикки должен немедленно уехать?
– Да.
– Должно быть какое-то решение. Я не могу вынести два года без мужа.
– С помощью Аллаха время пролетит быстро. – Хаким-хан сидел на стуле, неестественно выпрямив спину; она болела чуть меньше благодаря кодеину.
– Мне не вынести два года, – снова сказала она.
– Твоя клятва не может быть нарушена.
– Он прав, Азадэ, – сказал Эрикки. – Ты дала эту клятву по доброй воле и цена была… справедливая. Но все эти убийства… я должен уехать, это моя вина, не твоя и не Хакима.
– Ты не сделал ничего дурного, ничего, тебя вынудили защищать меня и себя, они были падалью, собиравшейся убить нас, что же касается налета… ты сделал это из лучших побуждений, ты не мог знать ни того, что часть выкупа была выплачена, ни того, что отец мертв… он не должен был приказывать убивать посланника.
– Это ничего не меняет. Я должен уехать сегодня вечером. Мы можем принять это и на том остановиться, – сказал Эрикки, глядя на Хакима. – Два года пройдут быстро.
– Если ты останешься в живых, мой дорогой. – Азадэ повернулась к своему брату, который взглянул на нее в ответ, его улыбка оставалась прежней, выражение глаз – прежним.
Эрикки переводил взгляд с брата на сестру, таких разных и все же таких похожих. Что заставило ее передумать, почему она поторопила то, что не следовало бы торопить?
– Конечно, я останусь в живых, – сказал он, внешне спокойный.
Уголек выпрыгнул из камина, и он нагнулся, чтобы в целях безопасности подвинуть его ближе к огню. Он видел, что Азадэ не отрывает взгляда от Хакима, а он – от нее. То же самое спокойствие, та же вежливая улыбка, та же непреклонность.
– Да, Азадэ? – произнес Хаким.
– Мулла мог бы освободить меня от моей клятвы.
– Невозможно. Ни мулла, ни я не могли бы этого сделать, даже сам имам не согласился бы.
– Я сама себя могу освободить. Это между мной и Богом, я могу осво…
– Нет, не можешь, Азадэ. Ты не можешь поступить так и потом жить в мире с собой.
– Могу, я могу быть в мире.
– Не можешь, оставаясь мусульманкой.
– Да, – сказала она просто, – здесь я согласна.
Хаким охнул.
– Ты сама не знаешь, что говоришь.
– О нет, знаю. Я думала даже об этом. – Ее голос был лишен эмоций. – Я рассмотрела это решение и нашла его приемлемым. Я не вынесу двух лет разлуки, как не вынесу любого покушения на жизнь моего мужа, и не прощу этого. – Она откинулась на спинку кресла и вышла на время из сражения, чувствуя дурноту, но радуясь, что заговорила об этом открыто, и все же испытывая страх. Еще раз она благословила Айшу за то, что та ее предупредила.
– Я ни при каких обстоятельствах не позволю тебе отречься от ислама, – сказал Хаким.
Она просто перевела взгляд на огонь.
Минное поле было расставлено повсюду вокруг них, все мины взведены, и хотя Хаким был сосредоточен на ней, его органы чувств прощупывали Эрикки, Человека С Ножом; он понимал, что этот человек тоже ждет, разыгрывая другую игру теперь, когда карты были выложены на стол. Следовало ли мне отпускать охранника? – спрашивал он себя, возмущенный ее угрозой, чувствуя, как запах опасности заползает ему в ноздри.
– Что бы ты ни говорила, Азадэ, что бы ты ни пыталась сделать, Азадэ, ради твоей души я буду вынужден помешать отступничеству – любым способом, каким смогу. Это немыслимо.
– Тогда, пожалуйста, помоги мне. Ты очень мудр. Ты – хан, и мы через многое прошли вместе. Я молю тебя, устрани угрозу моей душе и моему мужу.