Питер Марлоу наблюдал, как Сугра и Чен Сен стояли на берегу. Чен Сен поклонился, сел в лодку, и Сутра помог ему оттолкнуть ее в фосфоресцирующее море. Потом Сутра вернулся в хижину.
— Табе! — сказал Питер Марлоу.
— Хочешь еще поесть?
— Нет, благодарю тебя, туан Сутра.
«Честное слово, — подумал Питер Марлоу, — что-то случилось, если я способен отказаться от еды». Он наелся до отвала, нельзя давать себе волю. Видно, что деревня живет бедно, не следует переводить еду.
— Я слышал, — сказал он вкрадчиво, — что новости, военные новости, хорошие.
— Это я тоже слышал, но ничего такого, что можно пересказать. Смутные слухи.
— Жаль, жизнь сейчас не такая, как раньше. До войны человек мог иметь приемник и узнавать новости или читать газету.
— Верно. Жаль.
Сутра не показал, что понял. Он присел на корточки на циновке, скрутил самокрутку и начал курить из кулака, глубоко затягиваясь.
— До нас дошли плохие слухи из лагеря, — сказал он наконец.
— Все не так плохо, туан Сутра. Мы кое-как справляемся. Но не знать, что происходит в мире, вот это действительно плохо.
— Я слышал, говорили, будто в лагере было радио, но людей, которым оно принадлежало, поймали. Сейчас они сидят в Утрам Роуд.
— Ты знаешь что-нибудь о них? Один из них мой друг!
— Нет. Мы слышали, что их отвезли туда.
— Я бы очень хотел знать, как они там.
— Ты же знаешь, что это за место и как долго живут люди в этом лагере.
— Верно. Но человек надеется, что может повезти.
— Мы все в руках Аллаха, говорит Пророк.
— Да будет благословенно его имя.
Сутра снова посмотрел на него; потом, спокойно пыхнув сигаретой, спросил:
— Где научился говорить по-малайски?
Питер Марлоу рассказал о своей жизни в деревне. Как он работал на рисовых полях и вел образ жизни яванца, почти такой же, какой ведут малайцы. Обычаи те же и тот же язык, за исключением общераспространенных западных слов — «радио» в Малайе, «приемник» на Яве, «мотор» в Малайе, «автомобиль» на Яве. Но все остальное то же самое. Любовь, ненависть, болезнь и слова, которые говорит мужчина мужчине или мужчина женщине, те же самые. Важные вещи всегда одинаковы.
— Как звали твою женщину из деревни, сынок? — спросил Сутра. Раньше спрашивать об этом невежливо, но сейчас, когда они поговорили о душе, мире, философии и об Аллахе, и, конечно, об изречениях Пророка, чье имя свято, сейчас такой вопрос не был грубым.
— Ее звали Нья Джахан.
Старик довольно вздохнул, вспоминая свою юность.
— И она любили тебя крепко и долго?
— Да. — Питер Марлоу ясно увидел ее.
Однажды вечером она пришла к нему в хижину, когда он готовился ко сну. Ее саронг был красно-золотым, крошечные сандалии виднелись из-под подола. На шею надела тонкое ожерелье из цветов, и их запах наполнил хижину и все его существо.
Она положила к ногам свою свернутую в рулон постель и низко поклонилась ему.
— Меня зовут Нья Джахан, — сказала она. — Туан Абу, мой отец, выбрал меня, чтобы я разделила свою жизнь с тобой. Мужчина не должен жить один. А ты один уже три месяца.
Нья, вероятно, было лет четырнадцать, но в странах солнца и дождя девушка четырнадцати лет уже женщина, с желаниями женщины, и должна выходить замуж или, по крайней мере, жить с мужчиной, которого выбрал ее отец.
Ее смуглая кожа имела молочный оттенок, глаза светились драгоценными топазами, руки напоминали лепестки орхидеи, а ее ноги были изящны. Тело женщины-ребенка было атласным и таило в себе счастье порхающей птички. Она была дочерью солнца и дождя. Нос ее был тонким, точеным, ноздри изящны.
Нья была вся из атласа, из струящегося атласа. Твердая, когда ей следовало быть твердой. Мягкой, когда следовало быть мягкой. Сильной, когда требовалось быть сильной, и слабой, когда нужно было быть слабой.
Ее волосы цвета воронова крыла накрывали ее легкой пеленой.
Питер Марлоу улыбнулся ей. Он пытался скрыть свое смущение. Хотелось быть похожим на нее, раскованным, счастливым и лишенным застенчивости. Она сняла саронг, стала гордо перед ним и сказала:
— Я молюсь, чтобы смогла сделать тебя счастливым и подарить тебе крепкий сон. И я молю тебя научить меня всем тем вещам, которые должна знать твоя женщина, чтобы ты был «ближе к Богу».
«Как прекрасно сказано: „ближе к Богу“, — подумал Питер Марлоу, — как прекрасно изображать любовь как близость к Богу».
Он посмотрел на Сутру.
— Да. Мы любили друг друга крепко и долго. Я благодарю Аллаха, что жил и любил почти вечно. Как славны пути, выбираемые Аллахом.
Появилось облако и схватилось с луной за право обладания ночью.
— Хорошо быть мужчиной, — сказал Питер Марлоу.
— Тебя ничто не тревожит сегодня ночью?
— Нет. В самом деле. Сегодня — нет.
Питер Марлоу изучал старого малайца, который понравился ему.
— Послушай, туан Сутра. Я открою тебе свои мысли, потому что верю — со временем мы станем друзьями. Со временем ты сможешь оценить мою дружбу и мою душу. Но война — это трата времени. Поэтому я буду говорить с тобой как твой друг, хотя и не стал еще им.
Старик не ответил. Он запыхтел сигаретой и ждал продолжения.
— Мне необходима небольшая деталь для приемника. Нет ли старого радио в деревне? Если оно сломано, я мог бы снять всего лишь одну маленькую детальку.
— Ты же знаешь — радио запрещено японцами.
— Верно, но иногда есть тайные места, чтобы прятать то, что запрещено.
Сутра размышлял. Приемник лежал в его хижине. Возможно, сам Аллах послал туана Марлоу, чтобы тот забрал его. Он верил, что может доверять ему, потому что раньше ему доверял туан Абу. Но, если туана Марлоу поймают с радио за пределами лагеря, деревня будет неизбежно втянута в эту историю.
Оставлять радио в деревне тоже было опасно. Конечно, можно закопать приемник в джунглях. Это следовало бы сделать, но искушение послушать радио было очень велико. Искушение женщин послушать «дерганую музыку» было очень велико. Искушение знать новости, когда другие не знали, было очень велико. Верно сказано: «Суета, все суета сует». Будет лучше, решил он, если вещь белого человека останется у белого человека.
Он встал, поманил к себе Питера Марлоу и через занавески провел его в темную глубину хижины. Он остановился у входа в спальню Сулины. Она лежала на кровати, блестя глазами, на ней был тонкий свободный саронг.
— Сулина, — сказал Сутра, — пойди на веранду и посторожи.
— Хорошо, отец. — Сулина соскользнула с кровати, затянула на себе саронг и одернула свой жилет — баджу. «Одернула чересчур сильно, чтобы грудь была видна, — подумал Сутра. — Да, девушке пришло время выходить замуж. Но за кого? Не было подходящего мужчины».