— Да, это часть длинной истории, — горестно объяснил Родрик. — Это имя героини, которую Шон играет на этой неделе. Мы… Френк и я, всегда называли Шона именем той героини, которую он играет.
— Зачем? — спросил Кинг.
— Чтобы помочь ему. Помочь ему войти в роль. — Родрик снова посмотрел на сцену, дожидаясь своего выхода. — Это началось как игра, — горько сказал он, — сейчас это превратилось в порочную шутку. Мы создали эту… эту женщину… Боже, помоги нам. Это наша вина.
— Почему? — медленно спросил Питер Марлоу.
— Ну, ты вспомни, как трудно было на Яве. — Родрик посмотрел на Кинга. — До войны я был актером и поэтому получил предписание организовать театр в лагере. — Взгляд его переключился на сцену, на Френка и Шона. «С этими двумя творится что-то странное сегодня вечером», — подумал он. Родрик критически следил за их игрой и понял, что им не хватает вдохновения, — Френк был единственным профессионалом в лагере, кроме меня, поэтому мы начали ставить спектакли вместе. Когда мы дошли до раздачи ролей, кому-то необходимо было играть женские роли. Добровольцев не было, поэтому начальство выделило на это двух или трех человек. Одним из этих людей был Шон. Он отказался играть, но вы же знаете, какими упрямыми бывают старшие офицеры. «Но кому-то надо играть женскую роль», — сказали они ему.
— Вы достаточно молоды, чтобы быть похожим на девушку. Вы бреетесь не чаще раза в неделю. Вся и забота в том, чтобы на час-другой надеть женское платье. Подумайте, как это укрепит общий моральный дух. — И сколько Шон ни протестовал, ругался и умолял, это ни к чему не привело.
Шон просил меня не принимать его. Ну, работать с актером, который не хочет этого, бессмысленно, поэтому я постарался исключить его из труппы. «Послушайте, — сказал я начальству, — актерская игра связана с большим психологическим напряжением…»
— Чепуха! — заявили они. — Кому это может повредить?
— Тот факт, что он играет женщину, может извратить его. Если у него есть хоть малейшая склонность к этому…
— Бред и глупости, — сказали они. — Вы, чертовы актеры, умственные извращенцы. Сержант Дженнисон? Невозможно! Он в полном порядке! Чертовски хороший летчик-истребитель! Послушайте, майор. Хватит. Вам приказано взять его в группу, и он обязан выполнить этот приказ!
— Ну, я и Френк пытались успокоить Шона, но он клялся, что будет худшей актрисой в мире, что его наверняка выгонят после первого провалившегося спектакля. Мы говорили, что нас это совершенно не волнует. Его первый спектакль был ужасен. Но, казалось, что после него он стал ненавидеть это не так яростно. К его удивлению, ему даже понравилось. Поэтому мы по-настоящему включились в работу. Хорошо, когда было чем заняться, это отвлекало от вонючей еды и вонючего лагеря. Мы учили его говорить и ходить, сидеть и курить, шить и одеваться, и даже думать как женщина. Затем, чтобы держать его в форме, мы начали воображаемую игру: мы вставали, когда он входил, помогали ему сесть, вы понимаете, мы обращались с ним, как с настоящей женщиной. Сначала это было интересно создавать иллюзию, делать так, чтобы никто не видел, как Шон одевается и раздевается, чтобы его туалеты были всегда приличные, но в достаточной степени привлекали внимание. Мы даже получили специальное разрешение, чтобы у него была отдельная комната. С отдельным душем.
Потом внезапно выяснилось, что он больше не нуждается в учителях. На сцене он уже не отличался от женщины.
Но понемногу женское начало стало брать верх над ним уже вне сцены, только мы не замечали этого. К этому времени Шон отрастил длинные волосы — парики, которые у нас были, ни к черту не годились. Потом Шон стал носить женские платья постоянно. Однажды ночью кто-то попытался изнасиловать его.
— После этого Шон почти сошел с ума. Он пытался уничтожить женщину внутри себя, но не мог. Потом пошел на самоубийство. Это, конечно, замяли. Но это не помогло Шону, только ухудшило его состояние. Он проклинал нас за то, что мы спасли его.
— Несколько месяцев спустя была еще одна попытка изнасилования. После нее Шон похоронил свою мужскую сущность окончательно. «Больше я не сопротивляюсь, — сказал он. — Вы хотели, чтобы я был женщиной, теперь они верят, что так оно и есть. Хорошо. Я буду ей. Я чувствую себя женщиной, поэтому нет необходимости больше притворяться. Я женщина, и я хочу, чтобы со мной обращались подобающим образом».
— Френк и я пытались переубедить его, но это было совершенно бесполезно. Поэтому мы сошлись на том, что это временно и что потом с ним будет все в порядке. Шон великолепно поддерживал моральный дух, и мы знали, что никогда не найдем другого, который хотя бы на одну десятую был бы так же хорош в исполнении женских ролей, как Шон. Поэтому мы не обратили на это внимание и он продолжал играть.
Бедный Шон. Он такой замечательный человек. Если бы не он, я и Френк давно бы испустили дух.
Раздался грохот аплодисментов, когда Шон снова появился с другого конца сцены.
— Вы даже не представляете, что с вами творят аплодисменты, — сказал Родрик, обращаясь отчасти к самому себе, — аплодисменты и обожание. Пока вы не испытаете их на себе. Там, на сцене. Невозможно передать. Это фантастически возбуждает, пугает, приводит в ужас — прекрасный наркотик. И это всегда обрушивалось на Шона. Всегда. Это и похоть — ваша, моя, общая.
Родрик вытер пот на лице и на руках.
— Мы виноваты в этом, да простит нас Бог.
Подоспел его черед, и он вышел на сцену.
— Хотите вернуться на наши места? — спросил Кинга Питер Марлоу.
— Нет. Давайте посмотрим отсюда. Я никогда раньше не был за кулисами. Это то место, где мне всегда хотелось побывать.
«А вдруг Чен Сен выкладывает сейчас свои секреты?» — спрашивал Кинг себя.
Однако он понимал, что волноваться не имеет смысла. Они взяли на себя определенные обязательства, и он был готов их выполнить, как бы ни развивались события. Он посмотрел на сцену. Он видел Родрика, Френка и Шона. Он неотрывно смотрел на Шона, следил за каждым его движением, за каждым его жестом.
Все следили за Шоном. Опьяненные.
За Шоном и Френком, их взгляды слились в одно целое, и страстное увлечение происходящим на сцене захватило и актеров и зрителей, обнажая их души.
Когда после последнего акта занавес опустился, наступила полная тишина. Зрители были околдованы.
— Бог мой, — сказал Родрик благоговейно. — Это величайшая похвала, которая может быть нам оказана. И вы заслужили ее, вы двое, вы играли вдохновенно. Действительно вдохновенно.
Занавес начал подниматься, и тогда благоговейная тишина раскололась, раздались аплодисменты, десять раз вызывали актеров, и были еще аплодисменты, а потом Шон стоял на сцене один и упивался живительным поклонением.
Во время непрекращающейся овации Родрик и Френк наконец вышли на сцену вместе с ним, чтобы разделить триумф, два создателя и их творение, прекрасная девушка, которая была их гордостью, их Немезидой.