– Гитлер?
– Нет, Рикенбехер.
– Сделал свой вариант испанской электрической гитары, Electric Spanish Model B. Тоже, как и у сковородки, сплошной корпус, на этот раз из бакелита. Но ее что-то не очень покупают. Кому нужны гитары-доски!
– Может, когда-то кому-нибудь и понадобятся, – философски сказала Лени.
– Лени, мы, конечно, не так давно вместе, но я не перестаю удивляться разнообразию твоих интересов. Танцы, кино, альпинизм, горные лыжи. Теперь вот электрогитары. Тебе только осталось в пучину морскую нырнуть.
– Или поехать изучать исчезающие племена, – улыбнулась Лени.
* * *
– Лени, ты хоть понимаешь, что натворила?! Ты же сдала нас этому хромоногому чудовищу. Я – свободный человек, у меня любимая работа, семья. А теперь мне предстоит ехать непонятно куда и зачем. И чтобы тобой верховодили эти идиоты из проми!
– Ты – свободный человек? Зигги, не смеши, – скривился Макс. – В рейхе уже не осталось свободных людей, по крайней мере, на государственной службе. Самые свободные в стране – девушки с Александрплац. Да, мы, конечно, тут стараемся, и получается вроде неплохо, но если бы ты, Зигги, был свободным человеком, неужели ты бы взял в руки эти ковроедовы эскизы? Ведь чтобы вдохнуть в них жизнь, приходится на голову вставать!
– Посмотрим, как тебя поставят там, куда нас увезут, – Георг был меланхоличен. – А где, кстати, будет наша арт-казарма?
– Пока не знаю точно, но, похоже, это будет маленький городок на окраине рейха. Может, Восточная Пруссия. А может, и Тироль. Важно, чтобы вас там не знали.
– Меня знают везде, – вздохнул Эрик. – У меня в каждом городе по подружке. К Рождеству, когда я от них получаю открытки с местными видами, мне хочется издавать подробный путеводитель по Германии.
– Вы будете жить в особняке, причем, видимо, немаленьком, чтоб там можно было работать. Ходить в бары, гулять.
– Если номерки на пиджаки не нашьют, условия терпимые, – Георг, похоже, получал удовольствие от паники друзей. – С нас же наверняка должны будут снять отпечатки пальцев, фотки сделают – в фас, профиль. Анализы сдадим. На яйца глист.
– Георг, не к добру ты разговорился, – нахмурился Вальтер.
– Да все чудесно. Нам всего-то и предложено уединиться и доделать то, что мы начали. Неужели это должно пугать?
– Пугает только то, под чьими знаменами мы свои шашки обнажим, – сказал Макс.
– Это как раз меня вообще не пугает. Конец вашему Гитлеру.
– Ой, ты каждый раз это говоришь. А он живее всех до сих пор.
– Да все уже расписано. Гитлеру, вообще, сейчас в Берлине опасно находится. Как он, Лени, к тебе без охраны сунулся – непонятно. Даже Геббельс с Герингом это чувствуют, но вида не подают, дружки его верные. Все идет к военному перевороту. Руководить им будет генерал Вицлебен, под ним весь Берлинский военный округ. Но заправляет всем начальник штаба сухопутных войск Гальдер, он нашего Свинчика на свой манер называет: то «кровопийцей», то «душевнобольным», любит, одним словом. Они с Шахтом уже договорились о формировании нового правительства.
– Так чего же все ждут?! – занервничал Макс.
– Как только Гитлер объявит войну Чехо-Словакии, его тут же арестуют, а вместе с ним всю его клику. И разоблачат «преступные замыслы» перед всем миром. На него досье ведет один хороший человек, из имперского суда, там с тридцать третьего года столько всего… Даже подтянули профессора, заведующего психиатрическим отделением в клинике «Шарите» – по одному из вариантов он становится председателем врачебной комиссии и объявляет Ковроеда душевнобольным.
– Георг, откуда ты все это знаешь? Ты спишь-то спокойно? – спросил Вальтер.
– Да ситуация дошла до такого идиотизма, что все спят и видят Бесноватого в могиле.
Лени вздрогнула.
Георг продолжал:
– Бывший руководитель «Стального шлема» Хейнс, тот еще, конечно, субчик, вербует молодых офицеров, студентов и рабочих для своего ударного отряда. Он вообще планирует ворваться в рейхсканцелярию и пристрелить Гитлера. Его же ни в коем случае нальзя оставлять в живых, он один стоит целого корпуса Вицлебена. Короче, все на низком старте: подготовлен захват радиостанции, есть уже текст обращения, даже шеф берлин ской полиции Хельдорф – и тот вовлечен.
– А мне Гитлер никогда не нравился. У него фигура онаниста, – сказал Эрик.
Для этого разговора Лени выбрала бар поспокойней, на Ораниенбургерштрассе.
И сейчас пожалела об этом, – ее четверка так распалилась, что заглушала звучащую тут музыку. Совсем недавно в этом баре стояло лишь тихое пианино, теперь же здесь крутили грампластинки – в глубине, за стойкой, Лени заметила последний писк меломанской моды: электрический граммофон Diora, подключенный к специально оборудованному швейцарскому радиоприемнику Sondina. У Лени дома стояло такое же чудо, называлась эта комбинация-двойка ILSE Radio-Möbel. [25]
Звучал знаменитый «дуэт в ванной» двух самых любимых в народе актеров – Хайнца Рюмана и Ганса Альберса. Прошлогодняя комедия, где они играли двух английских сыщиков-неудачников, побила все мыслимые рекорды по сборам. Чтобы как-то свести концы с концами, главные герои переодевались в знаменитых детективов – Шерлока Холмса и доктора Ватсона, вскакивали на ходу в уходящий в Париж ночной экспресс и оказывались на проходящей там Всемирной выставке. Они помогали двум хорошеньким сестренкам вернуть похищенные редкие марки, сами при этом не раз попадая в нелепые и опасные ситуации, причем за ними с интересом, на протяжении всего фильма, наблюдал их создатель, Артур Конан Дойл. Они даже не подозревали, что взятые ими напрокат персонажи не существуют в природе, а просто литературная выдумка. Одним из самых ударных моментов, когда публика в кинотеатрах валилась со стульев от хохота, был их незатейливый дуэт в ванной. Сидя в ней вдвоем, они строили свои хитроумные планы:
Wer hinterm Ofen sitzt,
und die Zeit wenig nützt
schont zwar seine Kraft
aber wird auch nichts erreichen.
Wer aber nicht viel fragt,
und geht los, unverzagt
für den gibt’s kein Fragezeichen,
und dergleichen, bis er’s schafft.
Jawohl, meine Herren,
so haben wir es gern,
und von heut an gehört uns die Welt.
Jawohl, meine Herren,
die Sorgen sind fern
wir tun, was uns gefällt.
Und wer uns stört,
ist eh’ er’s noch begreift
längst von uns schon eingeseift.
Jawohl, meine Herren,
darauf könn’sie schwör’n
Jawohl, Jawohl, Jawohl! [26]