Повернулся по-кошачьи, мягко, да и вышел вон.
Едва внизу хлопнула дверь, как из-за шторы выскочили два еврея.
Затараторили хором:
— Что вы ему такое наговорили? Какое ещё серебро? Зачем вы это выдумали? Где мы теперь возьмём столько старинных монет? Это настоящая катастрофа!
Эраст Петрович, немедленно восставший ото сна, не перебивал галдящих гвиров, а занимался своим делом: снял ермолку, седой парик, отцепил бороду, потом достал из мешка скляночку, смочил вату и начал протирать кожу, отчего старческие пятна и дряблость волшебным образом исчезли.
Когда образовалась пауза, кротко сказал:
— Нет, не выдумал. Клад д-действительно существует.
Попечители уставились на него, как бы проверяя, не шутит ли. По господину Неймлесу, впрочем, было видно: нет, отнюдь не шутит.
— Но… — осторожно, словно к душевнобольному, обратился к нему чернявый, — но вы понимаете, что этот бандит вас обманет? Заберёт весь клад и ничего не отдаст?
— Непременно обманет, — кивнул инженер, снимая лапсердак, выцветшие плисовые штаны и калоши. — И тогда случится то, что напророчил Наум Рубинчик: Упыря повезут в гробу. Только не в Петербург, а на Б-Божедомку, в общую могилу.
— Зачем вы разделись? — с тревогой спросил седой. — Не пойдёте же вы в таком виде по улице?
— Прошу извинить за д-дезабилье, господа, но у меня совсем мало времени. Нам с этим юношей пора делать следующий визит. — Эраст Петрович повернулся к Скорику. — Сеня, не стой, как памятник задумчивому П-Пушкину, раздевайся. Прощайте, господа.
Гвиры снова переглянулись, и тот, что старше, сказал:
— Что ж, доверимся вам. Теперь у нас все равно нет иного выхода.
Оба с поклоном удалились, а инженер достал из мешка черкеску с газырями, мягкие кожаные чувяки, папаху, кинжал на ремешке и в два счета обратился в кавказца. Сенька во все глаза глядел, как господин Неймлес приклеивает поверх своих аккуратных усиков другие, смоляной черноты, и такого же колера разбойничью бороду.
— Вы прямо Имам Шамиль! — восхитился Скорик. — Я в книге на картинке видал!
— Не Шамиль, а К-Казбек. И не имам, а абрек, спустившийся с гор, чтоб завоевать город неверных гяуров, — ответил Эраст Петрович, меняя седые брови на чёрные. — Разделся? Нет-нет, догола.
— К кому мы теперь? — спросил Сенька, обхватив руками бока — не больно-то жарко было нагишом стоять.
— К его сиятельству, твоему бывшему п-патрону. Надень вот это.
— Какому сия… — Сенька не договорил, поперхнулся. Так и застыл, держа в руках что-то шёлковое, невесомое, вынутое инженером всё из того же мешка. — К Князю?! Да вы что?! Эраст Петрович, миленький, он же меня порешит! И слушать ничего не станет! Увидит — и сразу завалит! Он бешеный!
— Да нет же, не так. — Господин Неймлес развернул короткие шёлковые подштанники с кружавчиками. — Сначала п-панталоны, потом чулки с подвязками.
— Бабское бельё? — разглядел Скорик. — Зачем оно мне?
Инженер извлёк из мешка платье, высокие ботинки на шнуровке.
— Вы что, хотите меня девкой нарядить?! Да я лучше сдохну!
Это у них с Масой с самого начала так задумано было, догадался Сенька. Потому и рожу бритвой обскребли. Ну уж кукиш! Сколько можно измываться над человеком?
— Не надену и все тут! — решительно объявил он.
— Дело твоё, — пожал плечами Эраст Петрович. — Но если Князь тебя узнает, то обязательно, как ты выражаешься, з-завалит.
Сенька сглотнул.
— А без меня, обойтись никак невозможно?
— Возможно, — сказал инженер. — Хоть это и затруднит мою з-задачу. Но дело даже не в этом. Тебе потом будет стыдно.
Немного посопев, Скорик натянул скользкие девчачьи портки, чулки в сеточку, красное платье. Эраст Петрович надел на страдальца светлый парик с букольками, стёр с лица густую жидовскую конопатость, зачернил ресницы.
— Ну-ка, губы т-трубочкой.
И жирно намазал Сенькин рот сладко-пахучей помадой.
После протянул зеркальце:
— Полюбуйся, какая вышла красотка.
Скорик не стал смотреть, отвернулся.
— Хоп-хоп, чумовые! — гаркнул лихач на вороных, и красавцы кони встали, как вкованные. Коренник изогнул точёную шею, покосился на извозчика бешеным глазом, топнул по булыжнику кованым копытом — полетели искры.
Хорошо подкатили к нумерам “Казань”, важно. И Боцман, что со своей тележки свистульками торговал, и толпившаяся вкруг него мелюзга повернулись к шикарному (три рубля в час!) ландо, уставились на кавказца и его спутницу.
— Здэсь жди! — велел джигит лихачу, кинул блёсткий золотой империал.
Спрыгнул, не коснувшись ногой подножки. Ряженого Сеньку взял за бока и легко поставил наземь, двинулся прямо к воротам. Боцману сказал не заветное “иовс”, как Скорик учил, а коротко, веско обронил:
— Я — Казбек.
И Боцман ничего, в дудку не шумнул, только прищурился. Кивнул восточному молодцу — заходи, мол. На Сеньку глянул мельком. Можно сказать, вовсе не заинтересовался его персоной, отчего тугой узел, закрутившийся у Скорика в брюхе, малость поослаб.
— Г-грациозней, — сказал во дворе Эраст Петрович своим обычным голосом. — Не маши руками. Двигай не плечами, а бёдрами. Вот так, хорошо.
На стук дверь приоткрылась, высунулся незнакомый Сеньке парнишка. Новый шестёрка, догадался Скорик, и в сердце — надо же — будто шильцем кольнуло. Взревновал, что ли? Чудно.
Пацанок Сеньке не понравился. Плоскорылый какой-то и глаза жёлтые, чисто у кота.
— Чего надо? — спросил.
Господин Неймлес и ему сказал то же:
— Я — Казбек. Князю скажи.
(У него выговорилось “Кинязу”.)
— Какой ещё Казбек? — шмыгнул носом шестой, и был немедленно ухвачен за этот самый нос двумя железными пальцами.
Абрек гортанно выругался, сочно приложил плоскорылого башкой о косяк, потом оттолкнул — тот грохнулся на пол.