— Дадим клятву? — предложила Венеция.
— Что еще за клятву? — насторожился Бартельми.
— Сейчас мы тебя научим, — сказала Моргана. — Поставь кулак вот так.
Барт сжал руку в кулак. Моргана поставила сверху свой, а Венеция завершила пирамиду со словами:
— Морлеван или смерть.
Она убрала кулачок.
— Тебе понравилось?
— Зашибись. А что это значит?
— Что нас никто не разлучит, — объяснила Моргана.
Барт задумался, найдет ли эта клятва отклик у судьи по делам несовершеннолетних, и пришел к заключению, что не найдет. Братство Морлеван уже разлучили. Так оно и останется. Моргана вернулась к книжкам, а Венеция принялась раздевать Кена.
— Хорошо бы, — сказала она Барту, — чтобы ты мне подарил подарок.
— Здрасьте! Это почему же?
— Потому что ты меня любишь, — ответила девочка со своей нежной и дерзкой улыбкой.
— Типичная женская логика, — презрительно заметил Барт. — И какой же ты хочешь подарок?
— Кена.
— Э, не гони! Я тебе одного уже купил.
— Да, но он такой бедненький, — жалостливо объяснила Венеция. — У него нет мужа.
Барт, поперхнувшись, не сумел даже облегчить душу своим излюбленным восклицанием.
— Знаешь, какого Кена я хочу? — мечтательно добавила Венеция. — Прекрасного принца!
Барт по-новому, внимательно, посмотрел на сестренку и, подумав, признал:
— В сущности, и я хочу того же.
— Только надо, чтобы он любил детей, — посоветовала Моргана, которая не забыла кошмарного Лео.
— Я напишу объявление: «Требуется Прекрасный принц, который любит надоедливых маленьких девочек», — сказал Барт.
«…И повешу его в кабинете профессора Мойвуазена». Но этого Барт вслух не сказал.
Впрочем, Никола Мойвуазен последние несколько дней удерживал его на расстоянии. Кивал ему издалека, помахав рукой в знак приветствия, и вместо того чтобы подойти, исчезал. Барт строил всевозможные предположения, но объяснялось все просто: Никола не горел желанием обсуждать состояние Симеона с его старшим братом. Он знал, что лечение, на которое он дал добро, сродни русской рулетке. Чтобы мальчик не слишком мучился, они с Жоффре решили увеличить дозу морфина, который теперь поступал в кровь постоянно. Симеон большую часть времени проводил в полудреме, иногда проваливаясь в тяжелый нездоровый сон. Желудок у него уже ничего не принимал, и питание поступало только через капельницу. Когда Барт входил и закрывал за собой дверь 117-й палаты, в ней стояла такая тишина, словно он очутился в склепе.
В эту среду, еще не остыв от смеха и возни с сестренками, Барт надеялся, что у Симеона случится минута-другая просветления, и можно будет изобразить ему в лицах Венецию и Моргану. Но остаток дня неумолимо, минута за минутой, утекал в воронку песочных часов, а Симеон так и не открыл глаз. Вошла Эвелина, сменила мешок на капельнице, и снова потекла капля за каплей.
— Все это без толку, — угрюмо сказал Барт.
Медсестра только молча сжала ему руку. Сумерки накрыли больничный сад. Время посещений закончилось. Барт знал, что даже не сможет утешиться обществом сестренок: Эме, у которой он их оставил, уже передаст их Жозиане. Он медлил уйти, надеясь хотя бы на минутное улучшение. Все тело у него затекло, и он выбрался из единственного кресла. Присел на край кровати. Симеон ровно дышал, лицо у него было спокойным и расслабленным. Барт взял его за руку. Рука была ледяная. Этот холод пробрал Барта насквозь. «Он умирает».
— Братишка, — прошептал он.
Чудной это был подарок — на миг свалившееся на него братство; а теперь этот подарок уплывал из рук. С самого начала, еще до рождения, он уже все потерял.
— Вот и все, — сказал Барт и положил безвольную руку Симеона на постель.
Он встал, едва держась на ногах от горя. И пошел куда глаза глядят, чтобы совсем затеряться в ночи — блуждать по городу, пить, танцевать, подцепить кого-нибудь. Наутро он поспешно выставил за дверь парня, которого привел накануне, и оделся строже, чем обычно. Он зашел в лицей Св. Клотильды и сказал директору, что Симеону уже никогда не понадобятся ни конспекты, ни задания.
Известие огорчило г-на Филиппа до глубины души. Это он в свое время обратил внимание на необычайные способности одного из учеников и пошел на риск, дав ему возможность заниматься по программе старших классов. Он впервые увидел Бартельми, когда тот пришел сообщить о госпитализации Симеона, и был несколько удивлен специфическим обликом молодого человека. Но потом привык и даже проникся к нему дружескими чувствами.
— Вы уверены? — спросил он. — И нет никакой надежды?
— Он даже говорить уже не может, — прошептал Барт, с трудом сдерживая слезы.
— Его одноклассники составили для него целую картотеку, чтобы облегчить подготовку к экзаменам. Так старались, — вздохнул директор.
Ему редко доводилось видеть такое постоянство в товарищеской солидарности. У него душа болела за Симеона, за Барта, за всех этих ребят. Барт поднял голову — ему вдруг пришла неожиданная мысль:
— Я хотел бы их поблагодарить.
Он, который всегда пользовался людьми, а потом отбрасывал их, как сегодня утром своего случайного партнера, вдруг почувствовал желание сказать кому-то «спасибо». Директор с сомнением взглянул на молодого человека, но тут же устыдился своих опасений.
— Хорошо, — сказал он. — Они сейчас на философии.
Появление этого слишком красивого юноши вызвало сенсацию среди учеников выпускного класса. Когда Барт заговорил, у многих губы дрогнули в иронической улыбке. Но улыбки почти сразу исчезли.
— Я брат Симеона, — начал Барт. — Хочу поблагодарить вас от его имени за все, что вы для него сделали.
Барт не привык выступать перед публикой, так что сразу перешел к заключению:
— Но теперь все без толку… То есть, я хочу сказать, Симеон уже не в состоянии… не может заниматься. Так что экзамены и все такое…
Он сбился.
— …желаю вам всем хорошо сдать. И еще… Думайте о нем сегодня, ладно?
Класс потрясенно молчал.
— Мы будем думать о нем, и о вас тоже, — сказал Барту преподаватель философии.
Молодой человек почти выбежал из лицея и всю дорогу до дому бежал. Дома он повалился на кровать и заснул. И проспал до трех часов. Обычно в это время он уже был в палате № 117. Но теперь он не знал, зачем ему идти туда, если Симеон умирает или уже умер. Барт все же заставил себя выпить кофе, сменить рубашку и, волоча ноги, побрел в клинику. В коридоре ему встретились убитые горем родители маленького Филиппа. Они обменялись взглядами. Бесполезно было спрашивать, как дела. Барт толкнул дверь 117-й палаты.