— Ты чего так поздно?
Он так и подскочил, чуть не заорав от ужаса. Симеон воскрес!
— Так ты не умер? — вырвался у него глупейший вопрос.
— А ты на это рассчитывал? — засмеялся Симеон.
Глаза его лихорадочно блестели. В них снова горел огонь разума.
— Мне уменьшили дозу морфина, — объяснил Симеон. — И, думаю, прекращают химиотерапию.
Накануне вечером, вскоре после ухода Барта, Жоффре и Мойвуазен решили закончить курс химиотерапии. Теперь из капельницы поступали только питательные вещества и обезболивающее.
— Принес последние конспекты? — спросил Симеон.
Барт помотал головой, совершенно ошалелый.
— Какое там. Я же тебя уже похоронил.
Ему даже обрадоваться как-то не удавалось. Для этого надо было отмотать обратно ход событий, а его занесло уже так далеко, что он не мог так сразу вернуться. Позади него открылась дверь. Вошла санитарка Мария.
— А кто у нас сейчас попьет чего-то вкусненького? — жизнерадостно воскликнула она. — И с бисквитиком!
Она принесла липовый отвар и два бисквита. Барт уставился на поднос, как будто ничего более фантастического в жизни не видел.
— И он все это съест? — ужаснулся он.
Когда Симеон поднес ко рту первый бисквит, Барт закричал:
— Куда так много сразу! Половинку, не больше…
Но Симеон съел весь бисквит, а потом и второй, и глаза его смеялись. Барт, немного успокоившись, сел.
— Посплю немного, — сказал Симеон, устало отодвигая поднос.
Теперь Барт сидел и считал минуты… четверть часа… еще четверть часа… Он ждал, что вот-вот Симеон проснется со стоном, свесится над судном в приступе рвоты, плача от изнеможения. Но нет, мальчик спал. Барт, как накануне, присел к нему на кровать. Взял за руку. Рука была теплая, даже слишком теплая. У Симеона был жар. Дверь снова открылась и вошел Жоффре.
— У него жар, — вскочив с кровати, сообщил Барт.
Жоффре нахмурился и потрогал лоб Симеона.
— Ну вот, уж слишком все было хорошо, — буркнул он, ни к кому не обращаясь.
И, не вдаваясь в объяснения, вышел. Прижавшись к стене, Барт безмолвно следил за снующими в палату и из палаты сестрой, врачом, санитаркой. Термометр: 39,5. Анализ крови. Анализ мочи. Замена капельницы. Антибиотики. Про Барта все забыли, сумерки снова окутали больничный сад. Верить… Не верить… Снова верить… Снова не верить… Что за адская карусель! В душе у Барта назревал бунт. Остановить эту карусель! Пусть все это прекратится! По какому праву они мучают Симеона?
— Выйдите, пожалуйста, — профессиональным тоном сказала Эвелина.
В коридоре Барт увидел родителей маленького Филиппа — они плакали, обнявшись. Бунт истошно кричал в нем. Да бросьте же кто-нибудь бомбу на все это! Чтобы раз навсегда покончить со всей этой жизнью! По лестнице кто-то поднимался — халат нараспашку, руки в карманах. Мойвуазен. Барту хотелось обрушиться на него с проклятиями. Никола, заметив его, улыбнулся:
— Ну как, ведь лучше?
— Что-о? — задохнулся Барт, словно его ударили под ложечку.
— Симеон… Вы что, не заметили? — удивился Никола. — Мы прекратили химиотерапию. Лечение прошло успешно. Последние анализы дали прекрасные результаты.
— Да у него за тридцать девять! — заорал Барт. — С одним покончили, другое вылазит! Дерьмо вся ваша медицина!
— Жоффре мне сообщил, — сухо ответил Мойвуазен. — По всей вероятности, это инфекция мочевыводящих путей. Мы, знаете ли, и не с таким справлялись.
Они провели Симеона на волосок от смерти. Мойвуазен из-за него ночей не спал. И все ради того, чтобы выслушивать упреки от этого идиота. Профессор глубже засунул руки в карманы и пошел прочь, сердитый как никогда.
Горизонт прояснялся.
— На этот раз решение было правильным, — торжествовал Жоффре.
В этот час врачи обменивались мнениями и подводили итоги. Мойвуазен хранил молчание. Он вспоминал пережитые дни и ночи. Это было глупо. Нельзя ломать себе жизнь из-за каждого больного, у которого случились осложнения.
— Температура спала окончательно? — спросил он.
— Сегодня утром — 37,1. Все в норме.
— Переливание?
— Нет необходимости. Лейкоциты восстановились. Остается анемия. Но он уже может есть.
Симеона больше не тошнило и не рвало. Тошноту вызывала не лейкемия, а химиотерапия. Барт смотрел и не мог насмотреться, как брат гуляет по коридору, толкая перед собой штатив с капельницей. Он приходил пораньше, чтобы посмотреть, как Симеон обедает. Задерживался попозже, чтобы увидеть, как он ужинает. Он никак не мог насытиться этим зрелищем: как его брат ест.
Через три дня после окончания химиотерапии Мойвуазен вошел в 117-ю палату. Барт вскочил так поспешно, словно его укололи в зад. Он не видел Никола с тех пор, как наорал на него на лестнице.
— Я… я прошу прощения за то, что случилось, — пролепетал он, заливаясь краской.
Мойвуазен кивнул в знак того, что все забыто. Он подошел к штативу, на котором еще висел мешок с прозрачной жидкостью. Встряхнул почти опустевшую емкость и наклонился к Симеону. Очень осторожно он отлепил пластырь, удерживавший трубочку. Потом еще более осторожным движением выдернул иглу.
— Все.
Врач и пациент пристально смотрели друг другу в глаза.
— Как насчет того, чтобы выйти отсюда в понедельник? — спросил Никола.
— Выйти… из клиники? — недоверчиво переспросил Симеон.
— А ты что, решил весь век сидеть у нас на шее? — притворно-ворчливо отозвался Никола.
Барт подошел ближе, сдвинул брови и скрестил руки на груди. Профессор искоса глянул на него.
— Куда он отправится? — спросил он о Симеоне.
— В свою крысиную нору, в Фоли-как-его-там.
Барт поскорее засмеялся, показывая, что пошутил.
— Ко мне, — сказал он просто.
Мойвуазен согласно кивнул. Тут пришла Эвелина навести порядок в палате, и Никола с Бартом вышли.
— Я хотел вас спросить…
Барт поймал Мойвуазена за рукав халата. Никола посмотрел на его руку, и Барт отдернул ее, словно обжегшись.
— Симеон выздоровел?
— Мы добились полной ремиссии.
Барт невольно снова коснулся локтя Мойвуазена. Чтобы не дать ему увильнуть.
— Бросьте этот ваш жаргон. Что это значит — ремиссия?