Но Барт продолжал нервничать:
— Они меня лечить будут.
— У тебя, старик, паранойя, — отмахнулся Симеон.
Барт не слушал.
— Ну да, я педик. Таким уродился. И что, кому я мешаю?
— Мне, — сказал Симеон. — Не видишь, я зубрю?
Потому что, будь ты хоть какой угодно одаренный, но если пропускал уроки две трети года, то надо догонять. Симеон уже вышел на финишную прямую перед первым экзаменом на степень бакалавра — экзаменом по философии.
Семейное сборище, которое никто не хотел называть психотерапией, состоялось в среду. Барт шел туда как на эшафот, закомплексованный, чувствуя себя беззащитным и заранее признанным виновным. Он мрачно посмотрел на старшую сестру и даже не стал с ней здороваться. Поцеловал девочек и уставился на психолога с такой враждебностью, словно ждал, что она сейчас будет делать ему лоботомию. Венеция сосчитала стулья, которые Доротея расставила по кругу.
— Шесть! — крикнула она. — Барт, сядешь со мной?
Ей это представлялось чем-то вроде игры в музыкальные стулья, и девочка ожидала от сеанса массу удовольствия. Все уселись. Доротея окинула взглядом круг, отмечая про себя: Моргана устроилась рядом с Симеоном; Симеон при Бартельми, как защитник; Венеция по другую сторону Барта; Жозиана между Венецией и самой Доротеей; и опять Моргана, отправная точка этого собрания.
— Рисовать будем? — тут же спросила Венеция, имевшая уже опыт по части психотерапии.
— Мне не слишком удаются чертики, — попыталась сострить Жозиана. — Если не ошибаюсь, мы собрались поговорить?
Она взглянула на психолога.
— Вы хотите поговорить? — подхватила Доротея.
Жозиана забила отбой:
— Лично я — не особенно!
Симеон дал себе три секунды, чтобы собраться, и взял дело в свои руки:
— Я думаю, мы собрались, чтобы обсудить вопрос с нашей опекой. Он осложняется соперничеством между Жозианой и Бартельми. До сих пор судья по делам несовершеннолетних выслушивала в основном взрослых. Я думаю, что сегодня хорошо было бы выслушать и самых младших.
— Вот речь, достойная твоей репутации, — польстила ему Жозиана. — Однако мне хотелось бы кое-что уточнить. Я не считаю, что между мной и Бартельми существует какое-то соперничество.
— Да неужели? — вскинулся Барт. — Ты с самого рождения стараешься меня задавить, и никакого соперничества?
Симеон закрыл глаза, уже чувствуя смертельную усталость. Хорошенькое начало психотерапии.
— Да ты с самого рождения изображаешь из себя жертву, — парировала Жозиана. — Никто не заставлял тебя быть тем, кто ты есть.
— И кто же я есть, по-твоему? — заорал Барт.
— Мне больше нравится, когда рисуют, — плаксивым голосом сообщила Венеция.
Все замолчали.
— Во-первых, я не изображаю жертву, — надувшись, буркнул Барт. — Я и есть жертва.
— Вы жертва? — подхватила психолог, решив, что нащупала нужную нить.
— Меня отец бросил.
— Опять начинается! — вздохнула Жозиана. — Да нас тут всех отец бросил!
— Мне хуже, — уперся Барт. — Меня он вообще даже видеть не захотел.
— Естественно, — сказала Жозиана. — Он и не знал, что мама беременна, когда ушел.
— Что-о?
Барт уставился на нее округлившимися глазами. Всю жизнь он слышал, что Жорж Морлеван бросил беременную жену.
— Ну да, она была беременна тобой, но сама еще этого не знала, — пояснила Жозиана. — Твой отец исчез 31 декабря. Я это хорошо запомнила, потому что мы ждали его, чтобы встретить Новый год. А ты родился 23 сентября. Так что мама забеременела как раз перед тем, как муж ее бросил.
— Но значит, — голос Барта сорвался, — значит, он и не подозревает о моем существовании!
— Везет же некоторым, — пошутил Симеон.
Новость открывала перед Бартом такие перспективы, что он пропустил насмешку мимо ушей. Он всегда думал, и мать его не разубеждала, что Жорж Морлеван сознательно покинул жену беременной. И по детскому эгоцентризму сделал вывод, что отец ушел, потому что не хотел видеть его, Барта.
— Он не знает о моем существовании, — повторил он, как завороженный.
— Как бы то ни было, эту страницу давно пора перевернуть, — сказала Жозиана. — И был он изрядный негодяй.
— Мой отец? — пробормотал Симеон.
— Мне очень жаль, но так и есть. Этот человек бросил меня после того, как признал своей дочерью, бросил мою мать, вас всех бросил…
— Мне-то, оказывается, его не в чем упрекать, — хихикнул Барт.
— Мне тоже, — поддержал его Симеон. — Прежде всего, мы ведь не знаем, что с ним случилось. А потом, как говорил Гете: «Человек не может стать взрослым, пока не поймет своих родителей и не простит их».
— Запасаемся к экзаменам цитатами из классиков? — съязвила Жозиана.
Она никак не могла выбрать тон с Симеоном и сбивалась то на лесть, то на колкости.
— Я хотела сказать…
Моргана воспользовалась паузой, чтобы высказаться. Девочка, про которую все забывали, зажатая между братом-вундеркиндом и сестрой, так легко покоряющей все сердца.
— Я хочу сказать, я не хочу, чтобы меня разлучали с Симеоном, потому что Симеон — моя половинка. Если одну половинку разлучить с другой…
Моргана переводила взгляд с одной своей раскрытой ладони на другую. Она показала всем левую:
— …тогда эта половинка тоскует и живет только наполовину.
Это признание в любви было таким искренним и серьезным, что у психолога язык не повернулся подтолкнуть девочку к диалогу своим обычным способом.
— А знаешь, после того как я дал свою кровь Симеону, — сказал Барт, — мы с ним тоже теперь пополам-напополам.
— И ты тоже моя половинка, Моргана, — сказал Симеон.
— А я — всехняя половинка, — заявила Венеция, не желая остаться в стороне при дележке.
Жозиана и Бартельми искоса глянули друг на друга.
— А у меня… — начал Барт.
«Не пройдет номер», — подумал он, прочищая горло.
— …у меня… э-э… Жозиана — моя половинка.
Наступило молчание, которое словно чего-то ожидало. Жозиана смотрела на Бартельми с улыбкой, лишь слегка ироничной.
— Что-то я не поняла правила игры. Мне надо сказать, что я твоя половина, или что ты — моя?
— Как хочешь, так и говори, — буркнул Барт.
Доротея затаила дыхание. В семейной психотерапии бывают моменты магии, когда каждый может найти для себя верный путь.
— Я Барту наполовину сестра, — сказала Жозиана. — И с этого дня, 13 июня…