Я свернула и поехала прямо по пешеходной дорожке вдоль кустов.
— Мне надо кое-что забрать, — крикнула я и притормозила.
Выскочив из джипа, я ринулась в просвет, где в кустах была спрятана сумка. Подхватив ее, я быстро вернулась в машину.
— Что вы задумали? — спросила Бурсова, когда я выруливала на дорогу. Колеса джипа вырывали комья земли с газона. За машиной оставались две четкие борозды с рисунком протектора.
— Сейчас едем в больницу, — ответила я, стащив с лица маску, — оставляем детей в приемном покое. Скажу, чтобы зафиксировали побои. После везу вас к мужу и одновременно звоню знакомым в милицию, пусть подключатся к этому делу.
— Здесь милиция не поможет, — скорбно покачала головой Бурсова. — У Михайловской такие длинные руки, что вы не можете и представить. Меня она точно не оставит в живых. Я слишком много знаю.
— А мы ей руки укоротим, — с оптимизмом пообещала я. — Думаю представителям прессы будет очень интересно взглянуть на карцер, а милицию заинтересуют ваши показания.
— Это все туфта. Михайловская свалит все на главврача детдома, — с сомнением сказала Бурсова, оглядываясь на притихших на заднем сиденье детей. — Ростик, то есть Ростислав Пивоваров, главврач, с ней в доле. Но он не понимает, с кем связался. Михайловская кинет его в любой момент, а сама отмажется.
— Не отмажется. У меня есть план, — заверила я.
— Откуда Олег вас вообще откопал? — удивленно спросила Бурсова. — Он же с бандитами никогда не якшался.
— Я что, похожа на бандитку?
— Просто не знаю, к кому вас еще причислить, — пожала плечами Бурсова. — Вы же не из милиции?
— Нет. — Я набрала номер сотового Валерия Игнатьевича. Он долго не отвечал, потом наконец раздался его хриплый заспанный голос:
— Женя, два часа ночи. Я просто не знаю, что с тобой сделаю…
— Погодите ругаться, — перебила я и рассказала о случившемся в детском доме. — Я сейчас везу детей в больницу, чтобы зафиксировать побои. Пришлите кого-нибудь из своих сотрудников, чтобы их защитили. Уверена, они многое могут рассказать.
— Женя, меня из-за тебя точно с должности снимут, — вздохнул Валерий Игнатьевич. — Если все так, как ты говоришь, то мы вряд ли что-нибудь сможем сделать. Надо было действовать аккуратнее.
— По-другому не получилось, — ответила я, следя за дорогой. — Вот увидите, дело выйдет громким. Новые погоны вам гарантированы.
— Хм, погоны прапорщика и должность в аквариуме, — пробурчал недовольно Валерий Игнатьевич. — Ладно, помогу. Где наша не пропадала.
Отключив связь, я обратилась к детям:
— И за что вас, ребятки, бросили в застенки?
— Да ни за что, — ответил самый старший. В зеркало заднего вида хорошо было видно его лицо. Симпатичный, правильные черты лица, волевой подбородок, загорелая кожа и серые глубокие глаза. Когда я его освобождала из карцера, то подумала, что таким загорелым можно стать только на юге. Сейчас в полутемном салоне машины мальчишка вовсе смотрелся негром.
— Понимаете, ребята, если в милиции вы тоже будете так отвечать, то добром это не кончится. Вы что, хотите, чтобы ваши мучители вышли сухими из воды? — В этот момент мы ехали по проспекту Мира, залитому огнями и практически безлюдному. — Какими бы психами ни были ваши воспитатели и главврач Пивоваров, все равно должны быть причины, по которым вас туда заперли.
— Глеб, тебе что, трудно ответить? — спросила у паренька Бурсова с нажимом. — Человек для тебя старается.
— Ну мы с Серегой отказались работать, — нехотя признался Глеб, указав на своего соседа, вихрастого мальчишку тринадцати лет. — Ростик строит себе особняк, а нас там заставляет батрачить как негров. Там сейчас залили фундамент и возят кирпич. Мы вдвоем его разгружали и складывали. Прикиньте, в день разгрузить по две машины, а в каждой по две с половиной тысячи кирпичей. Еще перетаскай, сложи. Этот козел вываливать не разрешал, говорит, побьется, заставлял снимать каждую штуку. Вечером, к одиннадцати часам, мы еле до кровати доползали и все равно не успевали сделать норму. Перед сном нас еще и били. Ну я и говорю Сереге: «А пошли они все!..» Решили придуриться, что у нас солнечный удар. Для верности бобышек наелись, чтобы крышу снесло.
— Чего наелись? — не поняла Бурсова.
— Бобышек, — повторил Глеб, раздосадованный ее непонятливостью. — Такие колючие семечки растут, потом из них рогульки вылезают и к одежде цепляются.
— Это плоды череды обыкновенной, — пояснила я, потому что Бурсова все равно не могла понять, о чем ей говорят.
— Череда? И что будет, если их наесться? — хмуро спросила Роза. Ее огорчило собственное невежество.
— Это сильный галлюциноген, — бросила я.
— Мы наелись, стали глючить, словно у нас солнечный удар, а Ростик, падла, все равно догадался. Пивовара хрен прокатишь, — продолжал рассказ Глеб. — Приехал Проша со своими молодцами и ну нас лупцевать. Я думал, подохну. Потом в карцер на хлеб и воду. Мы с Серегой уже три дня парились. Проша сказал, что через неделю надо будет гидроизоляцию делать. Мы типа будем горячей смолой по такому пеклу мазать, прикиньте. Тогда уже и бобышек есть не придется. В прошлом году Васек мазал смолой крышу на гараже Пивовара, потерял сознание, упал и заработал несколько переломов. Крыши делать — это самое страшное.
— Лихо вам приходится, — сказала я и посоветовала: — Вы вот как мне сейчас рассказываете, так потом и в милиции расскажите.
— А нас Проша потом не закопает? — с опаской спросил Глеб.
— Не закопает, — пообещала я. — Он скоро сам в карцере сидеть будет и крыши смолить.
— Так я вам и поверил! Кто ж его посадит? — пробормотал хмурый Глеб. — Пивоваров сто раз говорил, что у них все куплено. Мы что, лохи? Скажем, а потом нас найдут в посадках.
— Ты видел, как я разобралась с охранниками? — спросила я, глядя на дорогу. — Не волнуйся, и на ваше детдомовское начальство управа найдется.
— Ну не знаю, — Глеб посмотрел на своих товарищей по несчастью. — Я и Серега расскажем. Все равно за то, что сбежали, нам вилы. За остальных отвечать не могу. Маринка вон вообще, у нее чуть крыша не съехала после того, как… Ну ее там в сауну отвезли одну…
— Заткнись! — закричала истошно девчонка.
— Заткнитесь все! — рявкнула я на них. — Вы что, не хотите отомстить тем, кто над вами издевался, иначе так будет продолжаться бесконечно.
Роза обернулась со своего сиденья и обратилась к девочке:
— Успокойся, я знаю, что это невыносимо. Но ты должна держаться изо всех сил. Я сама прошла через это. Мой детдом вообще был точной копией нацистского лагеря. Это сейчас заговорили о правах человека и всяком таком. А раньше все замалчивалось. Если в персонале есть какой-нибудь садист, то держись. Он мог сделать с тобой все, что хотел.