Здесь норвежец Андрее, встревоженный, крикнул с марса:
– Вижу корабль! Корабль по правому борту!… Сначала на крик его почти не обратили внимания, ибо все корабли призрачной вереницы проходили по правому борту когга, и каждый из россиян и эрариев поминутно выкрикивал что-нибудь взволнованное. Но скоро и остальные увидели корабль, о появлении которого предупредил Андрее. Он шел замыкающим в веренице и отличался от других тем, что не излучал голубоватого сияния, и тем, что море болтало его и крутило, как будто это был не тяжелый корабль, а всего лишь легковесная соломинка. Корабль терпел бедствие, и ужасные валы, какие расправлялись с ним, уже докатывались и до «Юстуса», и ветер, который свирепствовал повсюду, раскрутил воронку возле кормы когга и принимался все сильнее гудеть в вантах. Все поняли, что окажутся сейчас не в лучшем положении, чем тот неизвестный корабль, так как вереница, принесшая спасительный покой, уходила все дальше на север, и свет от нее уже был не ярок.
Между тем суда сблизились настолько, что Месяц, не напрягая особо зрения, сумел рассмотреть гальюнную фигуру на чужом корабле – прекрасный обнаженный торс женщины, выкрашенный под серебро. И внезапная догадка словно обожгла его, он еще раз окинул взглядом судно и узнал в нем «Сабину».
– «Сабина»! «Сабина»!… – закричали датчане. – Это не призрак… О, господин Юхан, пустите нас к пушкам!…
Отец Хрисанф, тверские братья, а с ними Самсон Верета, любечанин Борхерт и еще человек пять из эрариев, не дожидаясь приказа, уже заняли места возле орудий. Линнеуса и Копейку Месяц оставил у руля, Андреса с ручницами – на марсе. Всем остальным приказал на всякий случай готовить мечи и сабли, доски-мостки, багры и абордажные крючья.
Спустя каких-нибудь несколько мгновений ужасный шторм захватил и «Юстус». Валы воды, клокочущие и шипящие, брызгающие пеной, стеснились под коггом и, показалось с палубы, утащили его в небо. «Сабина» осталась далеко внизу. Но не успели набожные перекреститься, как все переменилось. «Юстус» был ввергнут в такую пучину, что у многих от стремительного падения сперло дыхание, а другим показалось, будто они уже на дне. «Сабина» же, скользившая теперь по гребню, была так далеко от них, как птица в небесах… Очень скоро на «Юстусе» поняли, что абордаж при таком шторме – дело невозможное. Однако не воспользоваться столь редкой удачей, когда грозный капер сам шел им в руки, – было бы до крайности обидно; видеть и не взять… и это притом, что на когге у многих имелся зуб на «Сабину» и у многих чесались руки, просились в настоящее дело. И капитан Месяц был упрям: забыл об опасностях, нависших над ним и его судном, не упускал из виду «Сабину» и не желал ничего иного, кроме как сразиться наконец… Но, видно, куражился лукавый, дразнил страждущих: то сводил корабли бушприт в бушприт, из коего положения трудно было причинить противнику сколько-нибудь ощутимый вред, то разводил их и отделял одного от другого грядами волн; и когда уже на когге не сомневались в том, что упустили капера, «Сабина» появлялась вновь с совершенно неожиданной стороны. Так, вероятно, могло бы продолжаться бесконечно долго, и никакое искусство штурмана и кормчего не изменило бы ход вещей, если бы сам нечистый дух, притомившись от однообразия своей забавы, в какой-то момент не задремал. Вдруг схлынул громадный вал, и на миг-другой открылась прятавшаяся позади него «Сабина» – рукой подать, если не мешкать. И Месяц скомандовал залп. Грохот пушек в этой буре не послышался грохотом, так как был не намного громче неистовствовавших вод и ветра. Здесь оказалось, что и «Сабина» была не прочь досадить «Юстусу», ибо и на капере не упустили мгновения затишья и произвели беглый залп – звук его был унесен ветром, ядра же и картечь грозно просвистели над головой у россиян и эрариев. Вероятно, оба судна выстрелили одновременно. И тут же новый могучий вал разделил их – вода его крутилась и кипела, и было страшно смотреть на засасывающие воздух воронки и на изрыгающие воздух пенистые гребни. Когда этот вал ушел, «Сабины» за ним уже не увидели. И не знали, что думать, не знали, было ли с их стороны хоть одно попадание или фортуна в этот безумный день не благорасположена к ним, а может, напротив, – залп произведен с исключительной точностью, и каперское судно уже находится на своем последнем пути. Но не было времени думать – новый клокочущий вал навалился на когг с левого борта и накрыл его; и все, кто в это время были на палубе, чтобы не оказаться за бортом, ухватились, кто за что успел – за ванты и штаги, за мачты и кнехты, за крышку трюма, а то и просто вцепились ногтями в мокрые доски палубы – до боли, до крови, до отчаянного крика… Так боролись за жизнь, не веря уже, что где-то существует твердая незыблемая земля. Волна шла за волной, как беда за бедой. Вопреки ожиданиям, призрачная вереница не наделила их неуязвимостью. В единоборстве с бурей когг дал сильную течь. И стоило тяжких трудов удержать судно на воде. «Сабины» больше не видели.
Сколько суток бушевал шторм, не знали – двое или трое, счет не вели, не до того было; не занятые на палубе качали воду из трюма, сменяли друг друга, обессиленные валились спать – на полу в кубрике, даже ничего не постелив под себя. Серый дневной свет сменялся непроницаемой мглой. Бесконечной чередой катились волны, правил ими ветер-властелин.
Но приходит время, и все кончается…
Сник ветер, волны сделались покатыми и гладкими и вскоре совсем улеглись; уменьшилась течь в трюме. Выл предрассветный час. Люди, изнуренные тяжкой многодневной борьбой, обрели долгожданный покой. Они ложились на палубу и смотрели в небо – высокое, ясное, полное звезд. В темноте изредка вскрикивали чайки; возможно, где-то рядом была земля. Вода время от времени ударяла в днище – оттого корабль плавно, убаюкивающе колыхался. Неутомимый Копейка держал на зюйд-ост.
Когда совсем рассвело, увидели впереди по курсу берег. Россияне и эрарии, в последние дни не раз уж простившиеся с жизнью, от радости устроили на палубе пляс и попросили у Месяца вина, и он дал им вина. Бросили якорь, спустили на воду шлюпку. Проспер Морталис и с ним четверо человек отправились к берегу узнать, что это за земля. Там они нашли одного человека, немца, который сказал им, что этот берег – всего лишь коса, а за косой будет залив, а за ним уже устье реки Прегель, на которой стоит большой ганзейский город Кенигсберг.
Вернувшись на когг, передали всем то, что узнали от немца. Тойво Линнеус не был удивлен новостью, ибо и сам предполагал, где они находятся; он неплохо знал берега Восточного моря. Штурман сказал только, что пристало бы званию добрых христиан в этом случае вознести хвалу Господу, так как лишь в Его силах было даровать спасение людям, каждый из которых далек от образа праведника, как небо от земли. Команда когга согласилась со словами Линнеуса и последовала его совету: пропели псалмы, кто какой знал, не прислушиваясь к пению другого, стоящего рядом, – и потому вышел такой нестройный хор, что Господь на Небесах навряд ли разобрал что-нибудь из вознесенных в Его честь похвал. После этого с легким сердцем направились в Данциг.
Наверное, нет надобности рассказывать здесь о прекрасном городе Данциге, о великолепии его церквей и домов бюргеров, о несметных богатствах его купечества, так как все это уже было тысячу раз обсказано в трудах весьма достойных авторов, к коим всякий желающий может обратиться и почерпнуть там то, чего, на его взгляд, не достает нашему повествованию. Скажем только, что купец Готфрид Наин принял товар от Кемлянина, даже не осматривая его; свой же товар, знаменитый данцигский янтарь, уложенный в небольшие плоские ящики, он во избежание ошибки пересчитал трижды. Дело Фареркомпаиии, будто на каменной основе, крепко стояло на взаимном доверии и чести. Покончив с выгрузкой-загрузкой, Готфрид Наин устроил команде «Юстуса» угощение. Несколько junge с саженными плечами вкатили на палубу когга пару бочек свежего любекского пива, и с того началось гуляние, которое длилось два дня, – с речами и песнями, с клятвами верности и с обещаниями новых встреч. Купец Наин оказался крепким на застольное питье человеком, а еще он был веселым, доброжелательным и добросердечным – с такими, как он, хотелось иметь дело; и заимели, поглотив невероятное количество снеди, нацарапав договоры вилками но серебряным блюдам и припечатав сказанное к бархатным смарагдовым скатертям донышками кружек…