— Государь об этом деле понятия не имеет.
— Но как же соизволение?
— Милая вы моя! — с грустью вздохнул граф. — Если б вы знали, как боязно мне отпускать вас от себя, — сняв перчатку, он взял Милодору за руку. — Вы чисты и непосредственны. Вам невдомек, что любую бумагу, даже с императорским росчерком, можно в наше время купить... И не очень дорого — не позор ли это для отечества?
Милодора смотрела на него с изумлением и тревогой:
— Вы купили помилование?
— Все — и правду, и неправду, и честь, и бесчестие, и порядочность, и мораль, и нужного свидетеля, и судью, и родословную до двенадцати колен, и даже жизнь и смерть можно купить. Успех зависит лишь от величины предложенной суммы...
— Почему же вы беспокоитесь? Есть помилование. Есть даже могила... с прекрасным памятником. А меня... нет...
— Но есть и Карнизов, которого я недооценил, увы.
— Ах, граф! Оценивать каким-то образом Карнизова вообще не следует. Не тот это человек. Да и человек ли!...
Граф, вежливо выслушав замечание, продолжал:
— Я полагал, его можно взять на испуг. И поначалу все шло в нужном русле. Вы же знаете, какие у меня есть прекрасные помощники... Но потом Карнизов начал что-то подозревать. Мне стало известно, что он на свои страх и риск возобновил дело и многие бумаги восстановил... Не исключено, что имеются у него подозрения и на счет происхождения вашего, сударыня, помилования.
— У вас есть в крепости осведомители? Улыбка уверенного в своих силах человека появилась на лице старого графа:— Если хочешь подольше удержаться на ногах, нужно всюду иметь осведомителей и быть щедрым. Это вам скажет всякий царедворец... Есть и в крепости человечек... Вот от него мне и стало известно, что Карнизов затевает эксгумацию...
— Он собирается откопать...
— Вашу могилу, сударыня. Если уже не откопал.
Милодора не могла скрыть улыбку:
— Вы представляете удивление поручика, когда он откроет гроб? А как он обозлится, поняв, что его столь ловко провели с подлогом!...
— Представляю легко, — граф любовался улыбкой своей спутницы. — Но я не могу представить следующий после этого шаг поручика. Наш Карнизов оказался много сложнее, чем я предполагал, и мне придется весьма потрудиться, чтобы утопить его. И это, заметьте, при моем-то влиянии!...
Милодора легонько сжала ему руку:
— Вы же знаете, почему я не хочу уезжать. Во всяком случае одна.
Граф нахмурился:
— Об этом сейчас не может быть и речи... Мы объяснимся с ним потом... Он поймет, что все делалось во благо... Но он должен быть на виду со своим горем. Его горе выглядит очень убедительно...
Милодора отняла свою руку:
— Вы бываете слишком жестоки, граф.
— Бываю, если того требуют обстоятельства. А сейчас обстоятельства выше нас. Выше ваших чувств... выше его чувств... поскольку речь идет не только о вас, но о судьбах многих людей и о судьбе общего дела... Надо иметь терпение: затаиться, выждать... Как бы нам ни хотелось, мы еще не можем праздновать успех...
— Вы бываете слишком жестоки, — повторила Милодора. — Мне даже кажется, вы рассматриваете с приязнью сложившиеся обстоятельства и намереваетесь использовать...
— Не нужно продолжать, моя дорогая, — перебил граф. — Вы же не хотите обидеть меня.
— Извините... Я сама не знаю, куда меня иногда несет, — Милодора вытерла платочком навернувшиеся на ресницы слезы и скрыла лицо вуалью. — Вы так много сделали для меня... Если б не вы, то...
— Полноте... полноте... К чему эти счеты!
— Я — неблагодарная. Простите!...
— Будь по вашему. И покончим с этим, — согласился граф и легонько погладил Милодору по руке.
— Однако дальше так не может продолжаться. Сердце мое разрывается...
Граф кивнул:
— Вам надлежит уехать, сударыня. И сегодня же. Милодора вдруг схватила его за руку и вскрикнула:
— Смотрите, смотрите!... Это он! О Господи!... Граф склонился к окну.
Аполлон в глубокой задумчивости шел по тротуару. Голова была непокрыта, несмотря на то и дело принимающийся дождь, сюртук — распахнут; ветер забавлялся концами шарфа; волосы растрепаны, лицо бледно...
— Какой поэтический вид! — ухмыльнулся граф и задернул шторку окна. — Только и смущать покой девиц!...
Милодора блеснула глазами:
— Вы — злой старик! Граф улыбнулся:
— А вы, моя драгоценная, — живая...
— Но зачем, скажите ради Бога, эти испытания? Посмотрите на него... — Милодора порывистым движением хотела отодвинуть шторку.
Но граф не дал.
— Объяснил ведь уже... Потом — я бы и рад с вами попикироваться, да времени нет...
Ни Федотова, ни Холстицкого Аполлон дома не застал, и ему не удалось получить с них немедленно объяснений, как он того ни желал. Оставалось томиться в неведении, ожидая их возвращения; оставалось гадать, что же все-таки произошло, и, действительно ли, жива Милодора, а ежели жива, — то почему до сих пор не подала какой-нибудь весточки, не пролила хоть чуточку света...
Аполлон поднялся к себе и увидел, что в комнате у него царит беспорядок: книги и бумаги разбросаны не только по столу и подоконнику, но и по полу и даже под кроватью (и это притом, что Аполлон всегда очень бережно относился к книгам и с уважением — к своему труду), кругом — пыль, постель смята...
Аполлон вспомнил, что в последний месяц никого не впускал к себе: ни издателя, который самолично приходил дважды, ни Федотова с Холстицким, ни Устишу с приборкой; никого... никого не хотел видеть... Виной тому, понятно, было его болезненное подавленное состояние, а если сказать точнее, — его убитое состояние, ибо то, что было с ним по смерти Милодоры, вряд ли можно было назвать жизнью даже с самой большой натяжкой. А то, что он заметил сейчас беспорядок, самым красноречивым образом свидетельствовало о переменах в Аполлоне в лучшую сторону. Сначала откровения сомнамбулы, а теперь вот удивительное открытие при эксгумации (уже много больше, чем просто надежда) — оказывали целительное действие. Внутренний мир Аполлона, повернувшийся к порядку, вошел в несоответствие со ставшим уже привычным беспорядком.
Подняв с пола несколько книг и бумаг, Аполлон остановился у окна...
Что-то необычное творилось в природе: крепчал ветер, поднимая над городом тучи мусора и опавших мокрых мятых листьев; низко стелилисьсвинцовые тучи; ветер, налетавший порывами то справа, то слева, рвал эти тучи в клочья, а уже через минуту вновь сбивал клочья в единое целое, мял их и выкручивал; время от времени в прорехи взглядывало малиновое солнце... Воды Невы, русло которой было видно Аполлону из его окна, стали серыми от множества бурунов... Стаи испуганных птиц метались над крышами домов; причем удивительным показалось то, что птицы почему-то не искали себе пристанища; ветер уносил их под самые тучи, а потом с неистовством швырял вниз...