Дребезжали в окне стекла... Было зябко...
В тот момент, когда Аполлон уж собирался отойти от окна, стекло не выдержало очередного очень мощного порыва ветра и лопнуло, осколки со звоном посыпались внутрь комнаты и на ноги Аполлону, лишь по счастливой случайности не поранив его. Ветер ударил в лицо; от неожиданности Аполлон отшатнулся. А ветер уж гулял по комнате и хозяйничал в ней: отворил и ударил о стену дверь, взметнул со стола все бумаги и расшвырял их всюду, раскрыл несколько книг и принялся жестоко трепать страницы, опрокинул подсвечник с огарками свечей...
Аполлон быстро нашелся и заткнул образовавшуюся в окне дыру подушкой, иначе ветер вообще перевернул бы все в комнате вверх дном.
Ненастье же, кажется, только набирало силу...
Аполлон, не раздеваясь, бросился на кровать. Он подумал, что, пока придут Федотов и Холстицкий, можно часок поспать. Ему предстоял сложный разговор, и хорошо было бы к тому времени иметь свежую голову.
Но сон не шел. Быть может, виной этому было обилие впечатлений последних дней (от этих впечатлений и от мыслей, кои они наводили, Аполлон постоянно чувствовал некоторое возбуждение), а может, повлияла ненастная погода (от такой погоды у стариков кости ломит, а у молодых бежит сон и являются тревоги). Мысли все приходили беспокойные; образ куклы, обнаруженной сегодня в гробу, все стоял перед глазами: бледно-желтые, вылепленные из воска руки и лицо, космы мертвых волос, выбившихся из-под чепца, — при свете дня кукла выглядела грубо, неубедительно (так это представлялось Аполлону сейчас, спустя некоторое время после эксгумации; он совсем забыл, что подлог обнаружил землекоп, а не он сам и не Карнизов, которые Милодору знали хорошо, он забыл, что взирал на сохранившееся в могиле «нетленное тело» Милодоры едва не со священным ужасом, с трепетом, пока черенок лопаты не разворошил соломенную начинку «тела»); Аполлон подумал, что кабы «прощался» с Милодорой при свете дня, то быстро заметил бы подлог; также и от Карнизова не смогли бы этот подлог скрыть...
Ах, Федотов, Федотов!... Как он мог так поступить — скрыть сей подлог от Аполлона! Тем самым как бы поставить Аполлона на одну ступень с Карнизовым — поставить друга на одну ступень с человеком низменных устремлений и без чести, с человеком презренным (хотя и облеченным властью) — с тираном. Разве такого отношения заслуживает к себе Аполлон, любивший и любящий Милодору до беспамятства, почитающий ее едва не за божество?..
Ах, Федотов, Федотов!... Какие объяснения вы предоставите, сударь? Какую тайну поведаете? Посмотрите ли со спокойной душой, с чистой совестью в глаза человеку честному и порядочному, коего имели право именовать другом?.. Но почти что предали...
От этих мыслей, от этих вопросов, не имеющих пока ответа, у Аполлона разболелась голова. А ветер, обратившийся в настоящую бурю, сотрясал стены, и кровля над головой стонала, ходила ходуном, из печной трубы доносился такой вой, будто в ней поселился и вознамерился испугать насмерть все живое в доме ужасный монстр.
Аполлон еще раз наведался к Федотову, но того по-прежнему не было в его апартаментах: запертая дверь ответила на стук глухим молчанием. Между тем головная боль становилась нестерпимой, и Аполлон подумал, что не мешало бы выпить чаю; чай иногда помогал ему при головной боли.
Спустившись этажом ниже, Аполлон прошел в кухню, в коей было темно в этот час. Тут пахло корицей, шафраном, базиликом — в иные, в лучшие времена, когда в доме царили порядок и покой, искусству приготовления блюд придавали немалое значение; Аполлон вспомнил: Милодора рассказывала, что супруг ее, несмотря на преклонный возраст и внутренние болезни, не гнушался чревоугодничества, был известный в своем кругу гурман; не иначе пристрастие к вкусно приготовленной обильной еде и возлияниям прежде времени свело старого Шмидта в могилу.
От растопленной плиты исходил приятный жар. Огненные блики, пробивавшиеся в щель над чугунной дверцей, играли на противоположной стене; уютно сопел медный чайник... А за окном господствовал ветер. Слышно было, как друг о друга стучали в его порывах голые ветви старого тополя.
Когда Аполлон снял чашку с полки, ему показалось, что в кухне он не один, — будто послышался тихий всхлип, почти не различимый за шумом снаружи.
Аполлон оглянулся. В полумраке кухни, в темном углу кто-то вроде сидел.
— Кто тут?
Ответом ему был всхлип погромче.
Взяв лучину из шкафа, Аполлон зажег ее в топке от уголька и, подняв над головой, осветил кухню. В углу сидела Устиша, у нее было заплаканное лицо; девушка утирала слезы краем передника.
— Не зажигайте свет, прошу вас...
Однако Аполлон зажег от лучины свечу, которую обнаружил на краю полки среди коробочек с приправами.— Ты плачешь? — Аполлон оглянулся на горничную. — Тебя кто-то обидел?
Устиша не ответила. Аполлон покачал головой:
— После того, как этот изверг стал редко показываться в доме, кто еще может обидеть бедную девушку!... Или он был здесь сегодня?
— Нет. И я не плачу, — Устиша вытерла последние слезы. — Просто я думаю: что теперь будет с этим домом? Хозяин умер, хозяйка... умерла... Почти все жильцы съехали, когда узнали, что госпожа — в крепости. А слуги разбежались. Остались я да Антип... Так одиноко!... — слезы опять потекли из глаз девушки.
— Да, никому не придет на ум веселье, — не мог не согласиться Аполлон.
— Все так плохо и не видно впереди никакой надежды. Ветер воет, двери скрипят. Всюду сквозняк, все падает из рук и ломается. Кончаются припасы. На пороге зима — холод. Страшно...
— Понимаю. Ты еще думаешь: что же будет с тобой?
Устиша кивнула:
— Кроме госпожи, у меня никого не было... Это «не было» кольнуло в сердце Аполлона.
Он был почти уже уверен, что Милодора жива, что очень скоро, возможно, даже через час, когда вернется доктор Федотов, все объяснится и все печальные и драматичные события последнего времени счастливо завершатся. Однако, как раньше — зерно надежды, теперь в душе его было зерно сомнения: не поспешил ли он радоваться, не обманулся ли, приняв проблеск между тучами за признак скорого прекращения бури... Он протянул Устише платок:
— Не плачь. Наберись терпения. Быть может, совсем скоро все образуется.
Горничная покачала головой:
— Как же не плакать! Я вас не пойму, Палон Данилыч. Сегодня и завтра все так плохо...
Аполлон не собирался посвящать эту девушку во все перипетии последних дней, делиться с ней своими открытиями и догадками, мыслями, поскольку для него самого еще не было во всем деле ясности, а в отношении к завтрашнему дню — уверенности. Как не было ответа на главный вопрос: где сейчас Милодора?.. К тому же было бы неосмотрительно с его стороны поверять кому бы то ни было из прислуги (тем более горничной Устише с ее известным весьма болтливым язычком) хоть что-то от тайны исчезновения Милодоры — исчезновения из крепости и из числа живых (как, впрочем, и из числа мертвых, что так неожиданно выяснилось).