– Конь, – Тюня вернулась на диван. – Кони столько не живут.
– Вот-вот. Причем этот конь то соловый, то вороной. Мутант-хамелеон, принц инкогнито с Марса. Детка, я скармливаю программе не цельный текст. Я кормлю ее отрывками, ключевыми эпизодами. Дальше она борется сама. И то, что она клюет у меня с ладони, свойственно творчеству Уэллса и Конан Дойля. Они так писали, не слишком заботясь о мелком фактаже. Это не мешало ни читателям, ни критикам, дай им бог всяческого здоровья. Я даю программе витамин свободы, отучаю цепляться к пустякам. На твоем месте я бы молил Исидора Севильского, святого покровителя интернета, совсем о другом…
– О чем же?
– Магия, детка. Краденая у тебя магия.
– Снегирь!
– Это элементарно, Тюня. Не только ты подключена к интернету. Нюркина машина – тоже. Программа, не желая выходить «по аварийке», создает непротиворечивую версию. Я намекаю ей, что мелкие противоречия – не в счет. Пока что она тянет все соки из рассказов о Шерлоке Холмсе. Но магия требует своего. Скоро программа начнет подтягивать магический фактаж. Я удивлен, что еще не начала. И тогда, Тюня, держись! Ты еще не молишься Исидору из Севильи?
Не знаю, как святой, а чёрт точно услышал меня. Принтер зажужжал, из него, шурша, выполз листок распечатки.
– Что там? – шепотом спросила Тюня.
– Девочка, – мрачно ответил я.
На картинке и впрямь была девочка. Белокурая малышка, в правой руке она держала старинный фонарь. На вид фонарь был тяжеленным, как грехи мира, но девочка справлялась с ним без труда. За девочкой открывалась улица старинного городка: булыжник мостовой, дома с башенками и вывесками. Улица тонула в разбавленных чернилах вечера. Стена ближайшего дома ярко освещалась фонарем. Дьявол крылся в деталях: улыбка девочки наводила оторопь, а тень, которую милый ребенок отбрасывал на стену, была десяти футов росту, с крыльями и рогами.
Я знал книгу, иллюстрацию к которой программа утащила и приспособила к искаженной «Войне миров». Впрочем, источник не имел значения. Какая теперь разница? Помяни чёрта, он и на порог.
– Магия, – обреченно прошептала Тюня. – Фэнтези.
– Мистика, – поправил я. – Пока еще мистика. Тень на стене, и все. Мистика – страх, не названный по имени. Будем надеяться, что этим дело и ограничится.
Словно возражая мне, принтер снова зажужжал.
* * *
– «Принесите ее мне! Я накормлю ее пеплом и кислым молоком!» Пэг утверждает, что днем тварь прячется в чулане под лестницей. Я проверяла, там никого нет. Но это ничего не значит! Она ведьма, говорю вам! Вы знаете, как ее зовут?
– Тварь? Вы сами сказали: Зубы-как-Борона…
– Ищи, – велел я Тюне. – Эти зубы где-нибудь да всплывут.
Кивнув, Тюня занялась планшетом.
На новой распечатке не было ничего, кроме фрагмента про ведьму. Плюс еще одна строка: «Мистера Лиггинса звали Бальтазаром». Честно говоря, новоявленный Бальтазар не нравился мне гораздо больше, чем Зубы-как-Борона. Чутье подсказывало, что от него стоит ждать сюрпризов.
Я приоткрыл дверь, ведущую из палаты № 6, как я про себя звал комнату Нюрки, в гостиную. На балконе, демонстрируя ловкость макаки резус, скакала с табурета на табурет баба Фима. Мороз она презирала: балкон был застекленным, но зима есть зима. Пространство белело на глазах, пожираемое наволочками, простынями и пододеяльниками. Щуплая фигурка бабы Фимы металась в этой белизне, как привидение из Вазастана – жуткое, но симпатичное. А я-то думал, что она в ванной шурует…
Ну да, где в ванной развесить столько добра?
– Суеверия, – за моей спиной сказала Тюня. Скорость ее поисков всегда приводила меня в трепет. – «Суеверия викторианской Англии», Наталья Харса, Екатерина Коути. «Центрполиграф», 2011 год. Тут тебе и Зубы-как-Борона, и Лентяй Лоуренс, и Нэлл-Длинноручка. И чуланы под лестницей, полные обглоданных костей.
– Суеверия, – я задумался. – Это еще ничего.
– Почему?
– Потому что книжка, считай, документальная. Программа «Вербалайфа» – не творец, радость моя. Даже не мастер – так, подмастерье, подай-прими. Создавать принципиально новые сущности ей не дано. В случае конфликта она может только подпирать достоверность чем попало. Беда в другом – подперев одно, наша красавица очень скоро вынуждена подпирать саму подпорку. Эффект снежного кома…
– Снегирь, а Снегирь… Ты куда смотришь?
– Туда, – я абстрактно махнул рукой.
– И что видишь?
– Камень, Тюня. Распутье, а на нем – камень. Понизу – зеленый мох, на верхушке – ворон. А на камне том написано…
Тюня вздохнула:
– Налево поедешь – коня потеряешь. Направо поедешь – женату быть. Прямо поедешь – голову потеряешь…
Я помнил другой, былинный вариант: «Как пряму ехати – живу не бывати, направу ехати – женату быти, налеву ехати – богату быти». Помнил я и более позднюю, сказочную версию: «Налево пойдёшь – коня потеряешь, себя спасёшь; направо пойдёшь – себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь – и себя, и коня потеряешь». Забавно, как «женату быть» аллегорично трансформировалось в «себя потеряешь, коня спасешь»… Мудр народ, не отнимешь.
– Так и у нас, – размышляла Тюня вслух. – Налево поедешь – на «Войну миров» выедешь. Магию – к ногтю, в смысле, к минимуму. И корректно закрываемся под фанфары. Прямо поедешь…
Я повернулся к ней:
– …голову потеряешь. Корректное закрытие невозможно, сворачиваемся аварийно. Вот уж точно: голову потеряешь! Ты в курсе, что баба Фима хотела пробки вырубить?
– Снегирь! Ты герой! Ты же не позволил, да?
Тюня осеклась, сообразив, что несет околесицу. Если бы я позволил, эффект был бы сразу заметен.
– Голову потеряешь, – виновато буркнула она. – Это же лучше, чем убиту быть? В нашем случае точно лучше…
Я прекрасно ее понимал. В программе был зашит строжайший запрет на гибель персонажа, с которым отождествлял себя клиент. Это служило поводом для вечных демонстраций в сети – квази-суицидники, хомячки бешеные, требовали, чтобы им обеспечили свободу литературных самоубийств. У нас их звали «ущемленцами». Данко, вырывающий себе сердце, Гамлет на авансцене, д'Артаньян с маршальским жезлом в руках, Колобок, пляшущий на носу у лисы – список объектов, представляющих для ущемленцев особую ценность, исчислялся сотнями.
Вариант «голову потеряешь» был куда более реальным, а главное, внешне безобидным. Я не зря разволновался, когда баба Фима заикнулась про пробки. Выруби она электричество, Нюрка бы действительно пришла в чувство. После чего бабка неминуемо закатила бы нам скандал – внучка жива-здорова, мигрени, и той нету, а мы, спасатели хреновы, ваньку валяем! Небось, жалобу накатала бы, склочница – с Серафимы Петровны сталось бы. Поди объясни бабке, внучке и жучке, что последствия «аварийного выхода» проявляются не сразу, и в «карнавальной», пользуясь оборотцами наших психологов, форме…