Сейчас мы были уже где-то у окончания луча-туннеля. В самой широкой части, где над головой и по стенам теснились хижины, домишки, шалаши. Маленький мальчик, сидя вниз головой на «потолке», с любопытством следил за нами. Подобрал какую-то палочку, замахнулся было, чтобы запустить в нас, но поймал мой взгляд и бросился в домик.
Интересно, живой ребенок или фантомный? У них тут с размножением негусто… бессмертным дети без нужды.
– Петя, дай-ка мне Зерно, – сказал дед.
Я вздрогнул.
– Пит…
– Это… мое…
Слова вырвались сами. Дед переглянулся с Машей. Данилов кивнул, словно и не ожидал ничего иного.
– Ты не дашь Зерна… на время… своему деду? Своему наставнику? Пит?
Рука задрожала, будто что-то взорвалось во мне, схлестнулось, сошлись две неукоснительные нормы, и одна должна была капитулировать…
– Н-н-на…
Я стал заикаться, когда протянул деду раскрытую ладонь. Крепкие пальцы взяли Зерно, покрутили…
– Я вот ничего не чувствую, Петя, – добродушно сказал дед. – Абсолютно. Нет, конечно, есть любопытство, есть некоторое восхищение… ай да сукины дети, чего соорудили… Но не более того!
Я не ответил. Я пожирал Зерно глазами. Оно было мое, оно даровано мне, и выпускать его из рук… Как там, в старой сказке про волшебное кольцо? «Моя прелесть…»
– Почему Тень отдалась тебе? – риторически вопросил дед. – Отдалась и покорила? Почему я… Пит, я ведь Землю люблю не меньше твоего… почему я ничего не чувствую?
– Не знаю…
Меня начала бить дрожь. Дед мог сделать с Зерном что-то неправильное! Немыслимое. Раздавить, погасить, сломать… пусть оно крепче стали и горячее звезд… но он не понимает, как оно важно!
Где-то в дальнем уголке сознания я понимал: со мной творится что-то странное. Но не было сил вдуматься.
– Пит… возьми. Не хочу, чтобы ты так на меня смотрел.
Наваждение схлынуло, едва Зерно упало в мои руки. Переведя дыхание, я почувствовал, как краска стыда заливает лицо.
– В чем дело? Ты можешь объяснить, Пит? Почему?
– Да… наверное, – сказал я неожиданно для самого себя.
Слова не рождались, они всплывали из памяти, где так надежно были похоронены:
Но тень твоя тень
на этой стене
что ни день
караулит каждый мой миг
И тень моя тень
на стене пустой
немо
приглядывает за тобой
Дед кивнул. Морщась, как от удара. Прошептал:
– Ах, какой это был регрессор, Петя. Лучший регрессор геометров. Дурачки… как же они такого не оценили…
В глазах его жила боль. И она била меня наотмашь – потому что нет большей боли, чем боль Наставника… Мне очень хотелось, чтобы он понял. Чтобы понял, и похвалил, и перестал сокрушаться… Я сказал:
две наши тени бегут как псы
друг за другом бегут как псы
рядом с тобой рядом со мной
спущенные с одной
цепи
две наши тени два верных пса
ненавидящие тебя и меня
всё терпеливее день ото дня
всё голоднее день ото дня
– Вот как ты проходил Вратами, Пит. – Лицо деда дрогнуло в муке. – Вот ведь как… когда за плечами такой долг… такая сила… Что с тобой?
Куалькуа!
Кожу вновь драло проволочной щеткой, наждачкой, рашпилем, беспощадно поглаживало изнутри.
Ты отдал приказ! – обиженно отозвался симбионт. – Переход к внешности Ника Римера.
Разве? Неужели? А почему бы и нет?
– Мы ведь будем возвращаться на корабле геометров, – пояснил я. – Почему бы не войти в роль заранее?
Дед на миг прикрыл глаза.
– Да… конечно. Ты прав… Петр.
– Давайте поторопимся! – попросил я. Ну почему у них такие грустные лица? Почему обижаются мои лучшие-друзья, верные настолько, что готовы были силой исправлять ошибки – как Маша и Данилов… – Надо быстрее добраться до корабля!
Весь путь я продремал. Вполглаза наблюдая за лучшими-друзьями, сидящими впереди. Интерьер корабля Лиги меня абсолютно не волновал, как и его системы управления, настроенные на Машу, как и принципы его движения. Все постижимо в этом мире. Все повторяется. Наружность не имеет никакой важности. Корабль должен везти – а как он это делает, дело десятое. Человек должен бороться за общее счастье – что бы с ним ни случилось.
Корабль знает свое дело.
А я – свое.
Мои лучшие-друзья разговаривали вполголоса. Неужели они думают, что я их не слышу?
– Ошибка – рассматривать человека только как тело, – говорил дед. Он умный. Он понимает… – Еще большая ошибка – рассматривать человека как память, как сумму знаний, как набор байтов информации. Если мы сделаем шаг и скажем, что личность определяется языком, – то будем во многом правы.
– «Вавилон-семь»… – сказала Маша.
– Конечно. Но это слишком расплывчато. Язык – это общество, а не личность. Все же есть еще один штрих… последний. Творчество. Что-то, созданное личностью, рожденное лишь ее разумом. Вот это уже будет близко к душе… опасно близко. Бедный мальчик Ник Ример… регрессор и поэт. Даже погибнуть как следует ему не удалось.
– Я могу подойти к Петру и поговорить… – сказал Карел.
Открыв глаза, я уставился на рептилоида. Пасть распахнулась в торопливой улыбке.
– Только это ничего не даст, – закончил Карел.
Я снова погрузился в дремоту. Только молил – про себя – корабль.
Быстрее. Быстрее. Мне надо донести Зерно. Моя планета в беде. Мой долг – спасти ее.
Сохранить для Вселенной, для Дружбы.
Петр. Конклав мобилизует силы. Большая часть торпп покинула фотосферу своих звезд. Алари сгруппированы в две эскадры… основную и вспомогательную. Хикси и даэнло расконсервируют свои флоты.
Спасибо. Мы успеем.
Мне не надо объяснять, какая эскадра направится жечь мою родину, а какая… какая…
– Петр!
Они все стояли рядом. Свет в овальной рубке корабля потускнел. В экранах полыхали звезды.
Господи, они совсем рядом! А если бы решили отнять Зерно?
– Петр, – повторил дед. – Мы прилетели. Мы рядом с кораблем геометров.
Я неловко встал из кресла.
– Мы можем продолжить путь и на этом корабле, – сказала Маша. – Лига предоставляет свои корабли тем, кто несет Зерна Врат.
– Нет. – Я покачал головой. – Так мы прилетели?
– Ты спал, – тихо сказал дед. – Знаешь, у тебя было совсем детское лицо. Я не хотел будить…