Более часа они провели с ним наедине, но так и не обмолвились о том, что произошло, когда она уехала в Чикаго.
С матерью Стефани держалась сдержанно и тщательно выбирала то, что можно рассказать ей. Жизнь сестры в Чикаго, и после, в Нью-Йорке она осветлила, отбросив десятки нелицеприятных подробностей, но так и не смогла оправдать её в грустных материнских глазах. Чернокожий ребёнок неизбежно оставался тем пятном, умолчать о котором невозможно, и невозможно оправдать. Если бы Фелиция приехала на похороны, то, может, и заслужила если не прощение, то возможность оправдаться лично, но она не приехала.
Мать снова расплакалась, услышав о поездке Фелиции в Европу, и Стефани спешно перевела разговор на кинематограф и свою жизнь в Голливуде. В конце она предложила матери поехать с ней, но та отказалась, пообещав лишь, что посмотрит новый фильм с дочерью в главной роли, если он когда-нибудь выйдет в свет и будет заслуживать внимания.
Это замечание подстегнуло Стефани позвонить Брюстеру и слёзно попросить его уладить все недоразумения с Вулкейпом.
– Мне нужен этот фильм, Клайд! – она пожалела, что не может сейчас пустить вход свои женские чары. – Прошу тебя.
– Я попробую, – пообещал ей Брюстер, уточнив, что, чем раньше она вернётся, тем больше у неё будет шансов исправить последствия своего бегства.
Стефани обиделась, сказав, что похороны отца – это весомый довод, чтобы не винить её, но выехала в Лос-Анджелес в ту же ночь.
Режиссёр и актёры встретили её довольно холодно, но, увидев, насколько самоотверженно она отдалась съёмкам, смягчились, вернув работе дружескую атмосферу, пошатнувшуюся, когда Стефани уехала в Хайфилдс.
Фильм, в который она вложила, как ей казалось, всю себя, принёс положительные отзывы критиков и долгожданное признание зрителя. В последующие пять лет Стефани снялась ещё в семи картинах, закрепив за собой славу актрисы комедийного жанра.
С сестрой Стефани не общалась, так и не сумев простить ей отказ приехать на похороны отца. О жизни Фелиции она узнавала, в основном, от Брюстера, который с завидным постоянством поддерживал отношения с Олдвиком, несмотря на то, что давно завоевал его доверие и дружбу.
Даже после того, как Фелиция подарила супругу ещё одну дочь и лично написала письмо с просьбой приехать на крестины, Стефани осталась в Лос-Анджелесе.
Вернувшись из Нью-Йорка, Брюстер сообщил, что девочка на этот раз похожа на отца, и долго смеялся, потешаясь над возмущением Стефани.
Последний его комедийный фильм оказался крайне неудачным, едва окупив бюджет, и он решил, сменить жанр, попробовав себя в трагедиях и драме. В качестве сценариста он выбрал молодого англичанина Доминика Уинтропа, первая работа которого принесла ему славу, но не помогла заработать денег. Он жил в скромном доме посёлка Малибу, и, несмотря на свои тридцать лет, выглядел на все пятьдесят. Женщины, приходившие к нему, рассказывали впоследствии о безумных выходках сценариста и клялись, что больше ноги их не будет в его доме.
В день, когда Брюстер пришёл к нему, Уинтроп сидел на кровати, целясь из начищенного до блеска «браунинга» в свой открытый рот. Серые глаза наградили незваного гостя недовольным взглядом. Капли пота скатились по высокому лбу. Пальцы нажали на спуск.
– Чёрт! – Уинтроп растерянно уставился на пистолет, повертел в руках и снова спустил курок. От громыхнувшего выстрела у Брюстера заложило уши. – Ох, ты! – тихо присвистнул Уинтроп, смахнул со стола бутылки и остатки наркотиков и закинул на него ноги с порезанными ступнями.
Проследив взгляд Брюстера, он смутился и объяснил, что после вечеринки порезался, забыв об оставшихся на полу осколках.
– Вчера я пытался зашить особо глубокие раны, но, кажется, у меня ничего не вышло, – Уинтроп изогнулся и посмотрел на пару грубых швов, стянувших посиневшую кожу.
– Любишь страдать? – спросил его Брюстер, косясь на блестящее оружие.
– Страдать? – Уинтроп неожиданно расплакался, и когда Брюстер, потеряв терпение, хотел уйти, неожиданно рассмеялся. – Вы, американцы, такие доверчивые, – серьёзно произнёс он, вытер заплаканные щеки и, хромая, пошёл принимать душ.
Работа с ним оказалась настоящим кошмаром, но результат превзошёл все ожидания. Даже беременность главной героини Риты Браулер, обвинявшей в случившемся не кого иного, как Уинтропа, из отчаянной ситуации превратилась в великолепный режиссёрский ход, выпорхнув из-под пера сценариста чудесной птицей удачи.
Стефани, которой Брюстер отрядил второстепенную роль, напрочь отказалась присутствовать на съёмочной площадке, после внезапного припадка эпилепсии, случившегося с Уинтропом во время съёмок, и согласилась продолжить съёмки лишь при условии, что в это время не будет эксцентричного англичанина.
Роль не приносила ей удовольствия, и игра, казалось, явно не ладится, однако, когда фильм вышел в свет, критики отметили Стефани, признав, что её игру затмила лишь Рита Браулер, которая к тому моменту удачно разродилась мальчиком и прочитала о своей славе в больничной палате.
Седовласый режиссёр Мавр Долсон, узнав о сумме контракта Уинтропа, набросился на Брюстера с упрёками, обвинив его в том, что подобной высокой суммой он практически подписал смертный приговор молодому и, несомненно, талантливому сценаристу.
Брюстер пожал плечами и сказал, что, несмотря на небывалый успех, принесённый ему картиной, продолжать работу с Уинтропом он не собирается.
Подобное решение пришлось Стефани по душе, и она попросила Брюстера подыскать ей ещё одну роль в его следующем фильме, однако, получив предложение от Фернандо Грессе сняться в его драме главной героиней, пропустила съёмки следующего фильма Брюстера.
Съёмки картины Грессе длились больше года, но фильм так и не вышел в свет. Компания, выступавшая спонсором, разорилась, продав права на картину своим конкурентам, которые заморозили съёмки на неопределённый срок, решив продвигать собственный фильм.
Встретившись с Мавром Долсоном, Стефани, не без помощи Брюстера, получила главную роль в съёмках новой картины, в основу которой был положен любовный роман Элен Дюпре, получивший широкое признание в читательских кругах.
Фильм вышел на редкость трогательным, и, казалось, просто не может не тронуть зрителя. Знакомый критик, и тот заверил Стефани, что успех обеспечен, однако в день премьеры она поняла, что от успеха их отделяет непреодолимая пропасть.
Критики набросились, словно стервятники, на Мавра Долсона, который был известен парой хороших картин, обвинив в халатности и безразличии к снятой картине. Игру Стефани они обошли стороной, и эта тишина обидела её сильнее, чем сотни упрёков.
Поговорив с Брюстером о съёмках нового фильма, и не получив его одобрения, Стефани решила, что сможет справиться сама. Она отыскала молодого режиссёра из Европы Гвидо Фиртра, и, вспомнив о том, насколько удачной оказалась для неё роль, написанная Домиником Уинтропом, попыталась уговорить неприятного ей англичанина написать ещё один сценарий, но уже с ней в главной роли.