Слушая ее, Ураган вновь вспомнил жаркую ночь на Деннице, манящий образ девы и поторопил ягиню:
– Довольно поучать меня. Лучше скажи, отчего не идет Чаяна?
– Вот заладил! Ты обещал повиноваться, так слушай меня! Я же хочу наставить на иной путь!
Ураган посмотрел в мутное окошко.
– Добро уж, наставляй...
– Ныне позри, что стало с сарами без сего огня? – ворчливо заговорила старуха. – А со сколотами, кои попрятались в подземелья и вкушают воду? У народа мати беда иная – даже каленым железом не можем вытравить огонь любви. Что проку перси жечь, коли они после первого же праздника Купалы вновь отрастают?.. Нам всем бы пора не отстаивать свои обычаи, хуля иные, а завести один на всех. Когда-то мы разъединились, не ведая промыслов божьих. А не настал ли тот час, когда след вновь сойтись? И из жалких остатков трех племен возродить новый народ?
– Постой, ягиня! – Ураган вскочил и чуть не вынес головой потолок. – Ты прежде покажи мне Чаяну. И если у нас сладится и мы сотворим вено, сотворим и все иное. А нет, так и боги не помогут.
Ягиня вдруг узрела, что он не пьет суру, и еще пуще возмутилась:
– Я у тебя принимала угощение! А отчего же ты не вкушаешь, коль я потчую? Питье отравлено?
– Не по нраву твое зелье. – Ураган отставил кубок. – Уста палит... Где Чаяна?
– Да, горько наше питье. Но в истинной суре и должно быть огня и в меру хмеля. От вашего кобыльего молока лишь скулы сводит, как от всех ваших нравов. Если бы слить нашу суру в единую чашу, вот был бы добрый напиток!.. А ныне пей, чем угощают!
Он лишь поднес кубок к устам, как дверца в гнездо отворилась и вошла омуженка.
– Здрав будь, государь! – проговорила она мерзким голосом. – Коли ты здесь, знать, не забыл меня и доныне носишь мои путы...
Ураган отшатнулся и расплескал зелье.
В сумеречном свете гнезда он позрел не обольстительную и манящую Чаяну, а деву, более похожую на пара: лицо от холода и степного ветра вымороченное, словно недозревшая сыромятина в дегте, красные волосы на голове сосульками, уши торчком, на щеках да подбородке рыжеватый пушок завивается...
– Не признал? – визгливо засмеялась она. – Зрю, не признал... А ты в сем образе нареки меня невестой!
Не сводя с нее глаз, Ураган осушил кубок, утерся рукавом и выдохнул огонь...
По обычаю сарского целомудрия не то что поклоняться, но и выставлять напоказ такое непотребство, как уд, и взирать на него, если кто-то другой выставил нечто подобное, было зазорно. Однако день, другой и третий ходили витязи возле позорного святилища и не могли побороть воспринятые с молоком матери обычаи. Но раз поклялись мечами, то не могли отступить от своего слова и винили во всем хитрую Мерцану, обманом взявшую с них клятву.
Не видя иного выхода, Важдай взял булаву да и разбил уд вдребезги.
– Не было у нас невест, и омуженки нам не годятся, – сказал. – Натерпимся от них лиха, коли уступим и предадим своих богов. И какое же от нас племя пойдет? Неужто стерпим позор и станем уду требы воздавать?
А витязи внимают, да стоят потупленные и не кричат слова своего – любо, ярый муж! Верно, жаль им оставлять дев, когда они уже совсем близко от них и сидят в своем остроге уже не прячась, когда витязи ходят на реку за водой.
– Во второй раз мы слова не сдержали, – говорит Скуфь. – Негоже так. Что о нас государь подумает? Ведь мы же мечами поклялись добыть ему невесту Чаяну!
– Добро, братья, – согласился воевода. – Выкрадем их царицу, отдадим Урагану и поедем дальше счастья искать!
– Любо, ярый муж!
Самые проворные воины ночью перешли реку и попрятались окрест острога, дабы выведать, которая из омуженок царица, в каком гнезде живет и куда выезжает из крепости. А остальные живут как ни в чем не бывало, топорами стучат, за зверем охотятся, воду с реки носят и в сторону дев поглядывают.
Лазутчики приходят из своих схоронов и говорят Важдаю:
– Никак не высмотреть царицы. Все омуженки носят одинаковую одежду, а когда в доспехах выезжают, так и вовсе не отличить. Если трудятся они, то все вместе, никто не выделяется, и кобылицы у них одной масти.
– Ладно, – сказал Важдай, – сам пойду.
Взял с собой двух ловких витязей, перескочил ночью за реку и укрылся в кроне огромного дуба, откуда весь острог был как на ладони.
Омуженки все время за частоколом не сидели, то и дело выезжали и въезжали на волю, пасли лошадей, доили кобылиц или куда-то уносились стремительными конницами, обряженные в боевые доспехи – не иначе как на разбой. И впрямь не узреть царицы с высокого дуба, след бы за частокол проникнуть, но там везде стража на стенах, да и из гнезд все видать. Уж было высмотрел воевода лазейку – прошмыгнуть в острог, когда вечером омуженские табуны с пастбищ возвращаются, но хитрые девы будто почуяли опасность и стали открывать затвор настолько, чтоб только одна лошадь прошла.
Всю ночь Важдай с товарищами вдоль стены проходил, однако ни подрыть ее, ни перескочить, ибо стража начеку и все время перекликается:
– Зри!
– Зри в оба!
Наутро заметил ярый муж, как из острога вырвалась сотня всадниц, обряженная лишь в легкие кольчужки и с непокрытыми головами – по три косы за спинами вьются, и ускакала в полунощную сторону. Слезли витязи со своих дерев, обошли стороной острог и встали близ их следа. Важдай снял все доспехи, оставив лишь кольчугу, закинул за спину колчан, после чего срезал волосы у своих товарищей, приплел к своим, и получились три длинные косы. Изготовился так и стал ждать, когда вернутся с разбоя омуженки, а витязи ему говорят:
– Жаль нам тебя, ярый муж. Коль поймают омуженки, в один день растерзают. Короток будет тебе роковой срок. Говорят, они сами ловят мужей и, понуждая к соитию, до смерти умучивают.
– А лучше сгинуть в объятьях дев, чем от холостой судьбы, – отвечает им воевода. – Срок-то этот мне как вся жизнь покажется.
Вот уж и день миновал, стемнело, а их все нет – должно быть, далеко поехали. Ночь опустилась темная, непроглядная, потом осенний дождь заморосил, и все это на руку: легче будет пристать незамеченным к коннице да въехать в острог. Озябли и промокли витязи, стоя крадучись на омуженском следу и выслушивая шумную и мрачную дубраву. И вот уж под утро раздался топот копыт. Важдай вскочил на коня и хотел было незаметно пристать к коннице, выехав сбоку, но тут жеребец под ним почуял кобылиц в охоте, вскинулся да как заржет! И кобылицы тотчас же отозвались, и началось смятение.
– Гей, сестры! Мужским духом пахнет! – закричали омуженки. – Ищите! Где-то рядом! Ловите!
Уж и арканы засвистели над головами!
Благо ночь выдалась темной, и витязи, припав к своим коням, дабы не вышибло древом из седла, умчались прочь. И уж затем, покружив по лесам и попутав следы, перебрели через реку да вернулись на свой стан.