– Возьми...
Ураган поял ее в третий раз, но лишь смежил веки, жена опять заиграла бичом. Открыл он глаза, а она уже ослепительной, сияющей красы, словно и впрямь не дочь народа мати, не омуженка, а сама Тарбита.
Трясся и качался дуб весь день и всю ночь, не давая сесть птицам, пока наутро Ураган не заснул богатырским сном полнодушного мужа, ибо считалось, что холостой или вдовый он имеет лишь полдуши. Не слышал он, как Чаяна вставала с ложа, выбравшись из его объятий, как омывалась в одиночестве и потом долго сидела подле него, взирая на спящего, как тогда, на берегу Денницы, и несравненный образ ее светился так ярко, что озарял все брачное место.
Когда же Ураган пробудился, то долго лежал, не поднимая век и вспоминая произошедшее, как вдруг услышал рядом с собой визгливый голос сакала:
– Открой глаза, позри на свою жену!
Он позрел и тотчас приподнялся. Светочи погасли и зачадили.
Вместо прекрасной и грозной богини, с которой он сотворил вено, многажды разделил ложе и сделал женой, на лебяжьей перине, укрывши чресла паволокой, возлежала вчерашняя омуженка, и лишь высокие перси выдавали в ней женщину.
– Возьми меня. – Она потянулась соблазнительно, но лишь подчеркнула мужскую угловатость тела. – Или пресытился на свадебном пиру? А может, не признал? Я ныне твоя жена. Это ты меня омыл, умаслил. И кровь наша слилась. Вот мое запястье!
У основания большого пальца ее руки была свежая рана, рассеченная мечом, – точно такая же, как у него...
Опустив веки, Ураган вдохнул пьянящий дух, исходящий от нее, и полыхнуло огнем воспоминание прошедшего венчания.
– И так будет всегда, – проговорила Чаяна голосом богини. – В праздник Купалы мы все бываем прекрасны. А любить меня след и в будни, коли взял замуж по вашему обычаю...
Скуфь простояла долго у своего порубежья, взирая, как вздрагивает и качается великий дуб, роняя остатки листьев и не давая ни на минуту сесть черным воронам. Не особо досужие гадать ни по древам, ни по птицам, ни по их крику, витязи никак не могли растолковать этого сотрясения и ждали иного знака, дабы переступить черту. А ничего другого, по их разумению, значительного не происходило ни днем, ни ночью, ни грядущим утром, когда и дуб перестал качаться. Хоть бы рог протрубил! Или щелкнул бич! Вот и утомленные вороны расселись на вершине, но это означало, что скоро быть холодам, и более ничего. И впрямь, с полунощной стороны потянулись снежные тучи, пряча и так мутное солнце, но дыхание зимы тоже не знак. Потом омуженские кобылицы, не угнанные на пастбище, встревожились в остроге, и их голосистое, призывное ржание лишь сильнее вводило в заблуждение и растравливало душу.
Более суток миновало, а Скуфь все еще ждала знака, теряя терпение. Уж и ропот возреял над головами, мол, не обман ли творится, не хитрости ли это все дошлых на лукавство омуженских дев? И сами они куда попрятались? За стенами ли скрылись, или в гнездах своих сидят? А может, пойти на приступ? Может, был знак, да проглядели, не узрели, будучи несведущими?
Вот уж и снег пошел, выбеливая черную дубраву...
В час, когда переполнилось терпение, вдруг разом взметнулись птицы с голой кроны и улетели прочь, а древо закачалось снова, да так, что затряслось глиняное гнездо на его ветвях. Обескураженные витязи воспрянули, зашевелились, и тут дуб вовсе раскачался и с треском рухнул! Вздрогнула земля, взметнулся снег, и в тот же миг напуганные кобылицы заметались по острогу, биясь о стены.
– Знак! Знак!
Скуфь разом шагнула за черту, но в это мгновение частокол не выдержал и, покривившись, осыпался на землю, а в проран с призывным криком выплеснулась лавина кобылиц и потекла на волю. Но тут устремленные к острогу витязи вдруг встали и обернулись, ибо узрели, как их жеребцы, стоящие за рекой в загоне, взломали изгородь и понеслись навстречу кобылицам!
Топот копыт и ржание сшиблись с двух сторон, взметнулись к небу, а на земле, там, где сотворилось вено, растаял снег и поднялась трава...
Спустя роковой срок в девять месяцев Чаяна родила Урагану наследника, имя которому было Сармат, ибо, как сура в одну чашу, слилась в нем кровь саров и мати.
Скуфь же, взяв себе по две жены, в тот же срок приумножилась втрое: всякого младенца мужского пола витязи отняли от матерей и вскармливали сами, принося лишь для того, чтобы приложить к сосцу, поскольку замыслили воспитать их суровыми, не ведающими женской ласки воинами. Детей носили всюду с собой, положив их в колчаны, и они с младенчества познали скачку на лошади, свист степного ветра, вражеских стрел и лязг мечей, воспринимая их так же, как землю, воздух и небо – все, что имело право быть сущим.
В следующий год из заморских чужих земель пришли первые сестры, и витязи взяли себе еще по две жены, однако, занятые вскормлением воинства, тяготились столь великим семейством и со страхом ждали прихода вторых и последующих сестер народа мати.
Но еще через год Обава привела из-за Рапейских гор многочисленных сколотов, медную рать, воины которой и не чаяли обрести себе счастье. Они и взяли себе в жены всех остальных омуженок и родили своих детей.
Так и сбылось предречение дочери: Ураган стал государем трех народов, кровь коих и слилась в одну чашу.
А спустя еще один роковой срок возросший и возмужавший Сармат принял наследство от отца и вывел из таинственных и недосягаемых лесов на реке Божьи Чары молодой и могучий народ, коему теперь было имя – сарматы.
И ветхий, алчный мир содрогнулся и усмирился, позрев на его величие...
2000—2006 гг.