Мисс Динглеби покачала головой.
— Если вы начнете помогать, выдадите себя, а я сомневаюсь, что вы догадываетесь, насколько безжалостными и коварными могут быть эти люди.
— Но почему вообще кому-то потребовалось убивать моего отца и Петера?
— По множеству причин. Вы наверняка знаете, какова политическая ситуация в Европе. — Мисс Динглеби выбрала кусочек кекса и с жаром накинулась на него.
— Вы имеет в виду анархистов?
— Возможно.
Чашка Эмили стукнулась о блюдечко с громким звоном, прозвучавшим в элегантном мраморном помещении ресторана «Эшленд-спа», как пушечный выстрел.
— Как бы мне хотелось, чтобы вы рассказали мне хоть что-то!
— Моя дорогая! Сколько шума. Слушайте, — чуть добрее голосом произнесла мисс Динглеби, — если уж вы так хотите знать, мы наткнулись на кое-какие расплывчатые намеки. Группа людей, недовольных скоростью политической либерализации Европы. Мы ведем расследование.
— Мы. То есть вы и Олимпия?
— Нет-нет. Я — всего лишь гонец, вы же понимаете. — Мисс Динглеби отправила в рот последний кусочек кекса. — Доверенная служащая семьи. Но я приехала не для того, чтобы говорить о расследованиях его светлости, — тут пока и рассказывать не о чем. Я приехала убедиться, что у вас все хорошо, и предложить свое ухо и плечо. Полагаю, вам приходится трудно — постоянно играть роль. И насколько я понимаю, в доме Эшленда народ подобрался не особенно общительный. Должно быть, вы чувствуете себя невероятно одиноко. — Мисс Динглеби пристально смотрела на Эмили.
— Я боялась, что будет хуже, — ответила та. — Лорд Сильверстоун умен и энергичен. Когда он не дуется, то его общество весьма приятно. И слуги очень милы. Куда фамильярнее, чем я привыкла, но может быть, мне так кажется только потому, что я теперь одна из них.
— Не совсем, моя дорогая. — Мисс Динглеби улыбнулась. — А его светлость, герцог Эшленд? Говорят, он — сложный человек.
Эмили только что приступила к довольно большому куску кекса, и это дало ей возможность обдумать свой ответ.
— На самом деле мне так не кажется. Он всего лишь одинок.
— Одинок?
— Ему не с кем было поговорить. До сих пор.
— Он разговаривает с вами?
В лицо бросился жар.
— Мы иногда встречаемся в библиотеке, по вечерам. Шахматы и все такое. Но разговариваем не много, он не слишком разговорчив. Текущие новости, погода, немножко политики. Как успехи у Фредди. — И пока Эмили все это произносила, она снова учуяла запах шерри и кожи, увидела мерцание свечей. Разумеется, он приходил не каждый вечер. Она сидела в кожаном кресле, читала и ждала, притворяясь, что сердце не начинает биться быстрее, стоит ей услышать тяжелую поступь в коридоре, что руки и ноги не немеют, если шаги становятся громче, приближаясь к двери библиотеки. Эмили всегда оставляла ее чуть приоткрытой, всегда подбрасывала в камин несколько лишних кусков угля и зажигала дополнительную свечу, а то и две, когда приближался его обычный час.
Чаще всего шаги проходили мимо. Но иногда Эмили чувствовала, что они на мгновение замирают, шаг слегка сбивается, словно он решает, входить или нет. И тогда она начинала ерзать в кресле, переворачивать непрочитанную страницу, крепче сжимать кожаный переплет, чтобы не дрожали пальцы.
Обычно шаги возобновлялись, герцог Эшленд поднимался по лестнице в свою спальню. Но иногда, может, раз в неделю, тяжелая дверь скрипела, открываясь, и он заполнял собой пустое пространство — гигантская фигура силуэтом вырисовывалась на фоне темного коридора, лицо освещалось золотистым сиянием свечей, побелевшие волосы светились, а в уголке рта таилась улыбка.
— Добрый вечер, мистер Гримсби, — говорил он своим звучным голосом. — Вижу, опять занимаетесь допоздна.
Каким-то чудом Эмили удавалось сохранить спокойствие. Она закрывала книгу, заложив страницу указательным пальцем, и отвечала что-нибудь вроде: «Да, ваша светлость. Чтение успокаивает меня перед тем, как лечь в постель», и слово «постель» рикошетило в комнате, как выстрел, а она лишь надеялась, что свечи горят не слишком ярко и скрывают зардевшиеся под бакенбардами щеки.
Эшленд входил со сдержанной грацией и выбирал с полки книгу. Или опускался в кресло и бросал несколько фраз. Или предлагал ей бокал шерри.
— Вы играете в шахматы, мистер Гримсби? — спросил он ее как раз вчера вечером, и она ответила:
— Да, конечно же, хотя, как ни печально, мне давно не доводилось играть.
И он принес доску, и они играли почти час, в основном молча, лишь иногда перебрасывались словом, а один раз он даже рассказал забавную историю о шахматном матче во время сильного шторма на пароходе, плывшем в Индию.
Той ночью он выиграл. Эмили слишком нервничала, чтобы играть как следует. Но она с гордостью думала, что сумела выстроить сильную защиту и не опозорилась. А когда Эшленд встал и потянулся, убрал доску и пожелал ей спокойной ночи, она осталась сидеть в библиотеке и вспоминать все свои сделанные ходы, и обдумывала, как ей следовало пойти, и понимала, что могла бы и выиграть, если бы как следует постаралась.
— А как успехи у Фредди? — спросила мисс Динглеби.
Эмили моргнула.
— Прошу прощения?
— Фредди. Ваш подопечный, моя дорогая. Как его успехи?
— А, да. Вообще-то очень неплохо. Он ужасно недисциплинирован, но я все эти годы наблюдала за вами со Стефани и вполне подготовилась к тому, как справляться с подобным.
— Рада, что смогла быть полезной. — Чашки опустели, от кекса на тарелке остались лишь крошки. Издалека послышался негромкий свисток — поздний поезд из Йорка прибывал на станцию. Мисс Динглеби вытащила из кармана жилета часы и несколько запечатанных конвертов. — Боюсь, мне пора. Кажется, он идет обратно через двадцать минут. Вот ваши письма. — Она сунула часы на место и поманила официанта.
Эмили положила письма рядом со своей тарелкой и попыталась скрыть отчаяние, нахлынувшее на нее при виде этих простых движений. Мисс Динглеби расплачивалась по счету, собираясь уходить, а они толком так и не поговорили. Эмили ждала этой встречи целых две недели, этого обрывка прошлой жизни, но не ощутила ничего знакомого и близкого. Мисс Динглеби изменилась. Она больше не была спокойной строгой гувернанткой из Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа. Она стала кем-то другим, кем-то, уверенно изменившим свою внешность, кем-то, кто умел хранить секреты и не собирался их выдавать.
— Неужели вы должны идти? — спросила Эмили довольно нелепо, ведь обе они знали, что это последний поезд, а следующий будет только утром.
— Боюсь, что должна, — сердечно отозвалась мисс Динглеби. — Но в следующем месяце я, разумеется, вернусь, если за это время ничего не случится.
Ничего не случится?
— Вы, конечно, будете мне сообщать обо всем, что узнаете. О любой мелочи.