Он не шевелился, лишь тепло дышал ей в кожу.
— Хорошо. Это твое право, конечно. Я предприму шаги, чтобы избежать зачатия.
— Какие шаги?
— Могу выйти до того, как излиться. Ну и существуют более надежные меры, если ты предпочитаешь их.
Она толком ничего не соображала, пока Эшленд нависал над ней всем телом, пышущим мужской силой. Слово «выйти» вызвало новый приступ желания.
— Какие меры?
Он вздохнул, расправил на ней сорочку, и его тело перестало на нее давить.
— Подожди тут несколько минут.
Как будто она куда-то уйдет. Как будто она может уйти.
Дверь щелкнула, закрываясь. Эмили села в кресле. В этом черном коконе все ее чувства очень обострялись. Она могла отследить каждый натянутый нерв, каждый прилив жара, каждый симптом чувственного возбуждения, разбуженного Эшлендом в ее теле. Не было ни единой частички тела, которая не вопила бы, требуя немедленно ощутить его внутри. Эмили хотела его до боли.
«Ты — Эмили. Это все, что мне нужно знать».
Эмили заставила себя подняться с кресла и подошла к каминной полке. Огонь пылал жарко и ровно, отсвечивая на ее босые ноги. Одну за другой она вытащила из шиньона шпильки и положила их на прохладный мрамор. Фальшивый узел, ее бывшее великолепие, упал ей в руки. Эмили немного покрутила его, взвешивая шелковистую массу волос, и положила рядом со шпильками. Дрожащими пальцами развязала повязку, сложила в аккуратный квадрат и пристроила сверху на золотистый шиньон.
Этим вечером в отеле было на удивление тихо. Даже ветер утих, отяжелев от падающего снега, и теперь казалось, что воздух опустел. Эмили стояла посреди комнаты элегантного личного номера герцога Эшленда, и каждый предмет мебели был ей дорог, хотя она их толком и не видела. Зато запах знала хорошо: лимонное масло и чайные листья, оттенок дыма и чистый пряный аромат самого герцога.
Эмили посмотрелась в круглое увеличивающее зеркало над камином. Оттуда на нее смотрело ее собственное лицо, искаженное выпуклым зеркалом, — увеличенные глаза и уменьшенные обрезанные волосы, челюсть и подбородок. Она сама, только другая, искаженная. Эмили тряхнула волосами, расчесала их пальцами. Эмили, замаскированная, обесчещенная Эмили, любовница герцога Эшленда. В этом странном, неестественном лице не осталось и следа от начитанной очкастой принцессы Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа с ее внешней добродетелью и внутренней неугомонностью.
Кто она такая?
Дверь за спиной отворилась.
— Эмили?
— Я здесь, — не оборачиваясь, негромко отозвалась она.
Дверь, закрываясь, щелкнула. Она ждала шагов по ковру, но ничего не происходило. Эшленд стоял совершенно неподвижно, прожигая взглядом ее оголенный затылок.
— Понимаю, — произнес он наконец.
Эмили прижала пальцы к краю каминной полки.
— Пока тебя не было, я подумала, что… если мы оба за такой короткий период времени втянулись в это глубже, чем собирались…
— Понимаю.
— И ты готов вступить со мной в… постоянные отношения. Будет нечестно… мы не сможем продолжать, если не увидим друг друга такими, какие мы есть на самом деле. Мы настоящие, лицом к лицу.
Эшленд переступил с ноги на ногу.
— В прошлый раз я предлагал тебе снять повязку. Ты отказалась. Я решил, что ты не готова увидеть, что я собой представляю.
— И ты готов просить меня выйти за тебя замуж, не показав мне своего лица? И не увидев моего?
Наконец под его ногами заскрипели половицы. Он приблизился, остановился прямо у нее за спиной и мягко положил руку ей на плечо.
— Что случилось с твоими волосами, Эмили? Лихорадка?
— Нет. Не лихорадка. Я их обрезала.
Его дыхание коснулось ее шеи.
— Эмили, если я что-то и понял за прошедшие десять лет, так это то, как мы, простые смертные, обманываемся красотой. Моя жена была просто необыкновенной красавицей, и когда я на ней женился, то наивно предполагал, что физическое совершенство проникает и в душу.
— Вы ошибаетесь во мне, сэр. Я не боюсь вашего лица. Я поняла ваш характер, ваше сердце и знаю, что все в вас я считаю самым прекрасным в мире.
— Ах, Эмили. Ты боишься, что я увижу тебя? Что я не способен на подобное благородство?
«Неужели это говорит тот чопорный и арктически ледяной герцог Эшленд? — изумилась Эмили. — Сдержанный и официальный Эшленд — куда он делся?»
Его губы коснулись ее затылка.
— В самом начале ты надевала эту повязку, поскольку я хотел остаться неизвестным. Позже, когда я узнал тебя, мне не хватало смелости попросить тебя снять ее. Мысль, что ты в ужасе отшатнешься от меня, была невыносима.
Эмили подняла руку, положила ее на ладонь Эшленда.
— Мгновение назад, Эмили, я сказал тебе, чего хочу. Но чего хочешь ты?
Она покачала головой. Горло перехватило, глаза жгло.
— Скажи. Будет ли это иметь какое-то значение, Эмили? Мое лицо?
Она снова покачала головой.
— А мое?
Вместо ответа Эшленд крепче взял ее за плечо левой рукой и поднял, придерживая, правую.
И повернул Эмили лицом к себе.
Ей хотелось зажмуриться, но она не могла так обидеть его, не могла обманывать. Лицо Эшленда возникло перед ней, изуродованное, знакомое, а взгляд голубого глаза был таким нежным и полным любви, что она чуть не разрыдалась.
Она стояла, дожидаясь его решения. Его лицо слегка расплывалось и казалось нечетким без очков. Что в его взгляде — узнавание? Разве может он не узнать в ее лице, в ее глазах Тобиаса Гримсби? Еще секунда, и этот всевидящий глаз распахнется, кожа на скулах натянется. Он отшатнется в ужасе, в отвращении.
Над ухом тикали часы. Сквозь сорочку проникало тепло руки Эшленда. Левая рука отпустила ее плечо, погладила щеку.
— Красавица, — произнес он и наклонился поцеловать.
Она поцеловала его в ответ. Трясущиеся руки обняли его. От облегчения закружилась голова. Стыдясь своей трусости, Эмили не сказала ничего, просто прильнула к нему.
— Эмили. — Он подхватил ее на руки и отнес к круглому столу в другом конце комнаты. Скинув на пол книгу, раздвинул ей ноги и запечатал рот глубоким, требовательным поцелуем, помогая жарким языком, поглаживая рукой бедра, живот и груди. — Сунь руку в мой карман, Эмили. В левый.
Голова кружилась от вожделения. Эмили сунула руку ему в карман и вытащила небольшой пакетик.
— Открой его. — Он нежно прикусил ей мочку уха.
Она открыла.
— Это не совсем то, чем мужчина пользуется в постели со своей женой, ты же понимаешь, но как прикажет моя леди.