Эмили ахнула.
— Вы не можете этого сделать!
— Еще как могу.
— Но эти люди, эти агенты, они же знают, что я здесь! Вчера, перед вашим возвращением, мы с Фредди ездили верхом и наткнулись прямо на засаду. Какой-то человек выскочил из-за Старой Леди, и если бы Фредди не знал так хорошо здешние болота… — Она не договорила.
Выражение лица Эшленда не изменилось, но пружина напряжения в его теле закрутилась еще сильнее, если такое вообще возможно.
— Понятно. И как давно мой преданный сын знает о вашей маскировке?
— С того утра, как вы уехали в Лондон.
Эшленд выругался себе под нос.
— Поэтому вы и сами видите, я не могу здесь остаться. Это невозможно. — Эмили сильнее стиснула полотенце, свой единственный недостойный щит от ледяной ярости Эшленда. — Теперь, когда они узнали, что я тут и в кого переодета.
— А кто они, собственно, такие?
— Не знаю. Именно это мы — мой дядя, сестры и я — пытаемся выяснить.
— Понятно. — Он постучал пальцем по рукаву. Лицо стало жестким, расчетливым, какое, должно быть, бывало у него перед сражением или во время тайных миссий в горах Афганистана. — Хорошо. Поскольку в аббатстве обученных людей у меня нет, вы с Фредериком будете сопровождать меня в Лондон. Вы тотчас же снова переоденетесь в свой костюм, а через полчаса встречаемся у парадной двери. Вы будете неукоснительно подчиняться каждому моему приказу, не задавая никаких вопросов, или я не смогу гарантировать вашу безопасность. Это понятно?
— Ради бога, я не одна из ваших армейских подчиненных!
Эшленд протянул руку и взял ее подбородок в обтянутую перчаткой ладонь.
— Конечно, нет, — хрипло произнес он. — Но Олимпия, да проклянет Господь навеки его коварные мозги, доверил твою защиту мне. Ты всего лишь пешка в этой игре, моя дорогая, и должна или сыграть свою роль, или проиграть партию.
Кожа перчатки приятно холодила кожу. Но хотя рука была нежной, подбородок она держала крепко и аж дрожала от скрытой в ней силы.
— А когда игра будет выиграна? — спросила Эмили.
Эшленд скользнул взглядом по ее лицу.
— Когда игра будет выиграна, Эмили, победитель потребует свои трофеи.
Он провел большим пальцем по ее губам, повернулся и вышел из комнаты, и только сапоги резко клацали по мрамору.
Герцог Олимпия с доброжелательным удовлетворением рассматривал сидевшую перед ним пару.
— Невыразимый восторг, — улыбаясь, повторил он и сложил пальцы домиком. — Я на это почти не надеялся.
— Чепуха, — отрезал герцог Эшленд. — Вы все это спланировали заранее. Думаю, уже и удивлялись, какого дьявола все так затягивается.
— Ничего подобного, ничего подобного. Моя Эмили — грозный противник. — Олимпия перевел взгляд на юную личность с бакенбардами, сидевшую в соседнем кресле, и Эшленд опять вздрогнул. Даже зная, что прячется под этими баками и этими очками, под напомаженными и прилизанными золотистыми волосами, он не мог до конца поверить, что это Эмили. Его Эмили, чье гибкое тело так охотно поднималось навстречу ему, чьи груди он держал в ладони всего несколько часов назад. Эмили, шептавшая ему на ухо такие нежные слова и целовавшая так, словно верила в то, что говорила.
Но той Эмили больше нет. Есть принцесса Эмили.
Он сглотнул поднявшуюся к горлу горечь. Здесь нет места эмоциям.
— Это правда, но мы здесь не для того, чтобы аплодировать выдумкам вашего сообразительного ума, Олимпия, или мастерству, с которым ваша племянница сыграла свою роль. Мы здесь, чтобы определить наши дальнейшие шаги для разрешения ситуации. Возможно, вы будете так добры, что кратко изложите мне состояние дел.
Олимпия, все еще улыбаясь, откинулся на спинку кресла.
— Простите. С возрастом я стал сентиментален, а ваш случай так долго приводил меня в недоумение. Да. Хольстайн-Швайнвальд. Чертовски загадочная задача. Мои расспросы не дали почти ничего.
И без того прямая спина Эмили выпрямилась еще на один царственный дюйм.
— Где мисс Динглеби?
— Кто такая мисс Динглеби? — спросил Эшленд.
— Мисс Динглеби, — не меняя выражения лица, ответил Олимпия, — несколько лет действовала в Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофе как мой агент, с тех самых пор, как я впервые заметил в княжестве события необычного характера.
Эмили ахнула.
— Все это время!
— Наверняка ты подозревала. Если не раньше, то уж в последние несколько месяцев точно.
— Я знала, что она… думала, что, может быть… — Эмили закусила губу. — Эшленд прав, верно? Вы спланировали все это с самого начала!
Олимпия широко развел руками.
— Зависит от того, что ты называешь началом. Я всегда особенно внимательно следил за политическими событиями в твоей стране, моя дорогая, поскольку имел там такие близкие родственные интересы. Регулярная кончина ваших мачех разбудила во мне определенные подозрения.
— Вы считаете, что их всех убили?
Олимпия пожал плечами:
— У меня нет доказательств. И все-таки в Европе существует некая подпольная организация, пылкие анархисты, стремящиеся уничтожить сначала всех монархов континента, а затем и правительства.
Сердце Эшленда пропустило удар.
— Вы думаете, это работа «Свободной крови»?
— Как вам известно, не существует более эффективного катализатора политической нестабильности, чем государство без законного наследника.
Эмили побелела.
— И мою мать тоже?
Эшленд проницательным взглядом следил за Олимпией.
— Но что-то у вас имеется.
Олимпия вышел из-за стола и подошел к шкафчику у стены, откуда извлек простую серебряную чашку и протянул ее Эмили.
Она покрутила чашку в руках и прошептала:
— Герб Хольстайна.
— Ее переслала мне мисс Динглеби. Нашла на прикроватном столике твоей третьей мачехи в ночь перед тем, как твой сводный брат родился мертвым. Химический анализ показал, что в остатках содержалось мощное и особенно токсичное абортивное средство.
— Боже праведный.
— Нельзя не отметить, что все жены вашего дорогого отца умерли в родах, производя на свет мертворожденных младенцев.
Взмахнув полами своего превосходного сюртука, Олимпия снова сел за стол.
Эмили все еще смотрела на чашку. Ее длинные пальцы, державшие тусклое серебро, дрожали, губы выделялись на белом лице кроваво-красным пятном. При виде ее горя грудь Эшленда сжалась, дыхание перехватило.
— Почему вы ничего не говорили раньше? — спросила Эмили.