Усомнился я, Господи. Забыл твои поученья, и как мне было не усомниться, когда в ту пору на каждый шорох вздрагивал. Спать не мог — все ожидал гонца из Риблы.
Поганое место, эта Рибла! Скопище идолопоклонников, варваров и чернокожих разбойников… Совсем, как Вавилон. Эх, хотя бы одним глазков взглянуть, что представляет из себя этот вавилонский вертеп! Это я не в укор тебе, Господи, говорю. Тоже, наверное, кумирни на каждом шагу, башни…
Старик припомнил, с каким угрюмым недоверием они оба встретили известие об избиении египтян под Каркемишем. Услышав новость, молча разошлись. Перво-наперво он, тогда еще Матфания, решил, что теперь брат непременно расправится с ним. Боязнь за собственную шкуру окончательно иссушила веру. Мысли путались, он со свитой обошел поочередно кумирни Молоха, Астарты, Амона и прочие мелкие святилища, густо взодшедшие на земле Израилевой в годы правления Иоакима. Не побоялся даже посетить Тофет в Геенской долине или Гей-Хинном, что возле юго-восточной стены Иерусалима, где помещалось капище Мелькарта. Там приносили в жертву младенцев. На жертвоприношение не решился, но на душе по-прежнему было гадко.
Ходил, поклонялся камням, деревьям, лазил в пещеры, воскуривал елей на жертвенниках чуждых небожителей и все пытался понять, в чем смысл божьих повелений? И есть ли он?.. Как могло случиться, что эта жуткая язва, скопище гнева божьего, необоримая сила, пришедшая с берегов Нила, рассыпалась в прах? Воинов, которые в несколько часов расправились с его соплеменниками у Мегиддо, более не существует? Стотысячная, не виданная доселе на палестинской земле армия развеяна по ветру?.. Десятки тысяч погибших, остальные почти поголовно попали в плен?.. Значит, страх, испытанный им в Рибле, не более, чем слабое отражение вселенского кошмара, который теперь напрочь увязывался в голове с огромным, жуткого вида, бородатым ассирийцем в папахе и с кинжалом в зубах, переправляющимся через Евфрат. Он воочию представил, как эта жуткая, ухмыляющаяся рожа появляется над краем берега, вот ассириец, цепляясь когтистыми лапами за прибрежные ветлы, взбирается на кромку… Его передернуло… Какая разница — ассириец он или вавилонянин! Одна семейка… Каждый раз появление этого оскалившегося варвара было сравнимо с придвижением первородного мрака, поглощавшего все живое. Разве такое может быть? Как пережить эту напасть, где искать спасения? Как выстоять между страхом и ужасом, между молотом и наковальней? И помощник ли ему теперь Яхве?
Брат в первые дни еще пыжился, сыпал распоряжениями, потом окончательно затих и как-то ночью пришел к брату в спальню, прогнал наложницу и слабым голосом сообщил.
— Фараон со свитой спешно движется в сторону Египта. Людей с ним что-то около пары тысяч человек. Гонец заявил, что это вся его армия.
— То есть? — не поверил услышанному Матфания и вздрогнул.
— Так и есть — вся армия, — прежним слабым голосом добавил царь. — Я спросил, где же многочисленные полки, что шли мимо нас четыре года назад? Иоаким сделал паузу, потом шепотом добавил. — Мне ответили — их нет…
Царь неожиданно зажмурился, повертел головой, потом спросил.
— Что делать, брат? Ассирийцы, мидийские кочевники прут на нас. Они подошли к Хамату. В городе решили не сопротивляться.
Наступило молчание. Матфания боялся рот открыть — с чего это Иоаким просит у него совет? Может, ловит на слове? Или просто тихо безумствует в преддверии избиения народа, переселения в это, будь оно проклято, болото между двумя реками, куда однажды уже был выведен еврейский народ.
— Может, перехватить Нехао возле Ашкелона и пленить? Или проводить до границы с царскими почестями?
— Не з-знаю, — ответил младший брат. — Попробуй принести жертвы в храме.
— Кому?! — ощерился Иоаким. — Яхве, Молоху, Баалу, Мардуку, Мелькарту или Амону?.. А может, Астарте или как она у них там, на Евфрате, — Иннане?
— Тогда сними бремя долгов с простого народа, освободи тех, кто попал в рабство… Кинь клич, собери армию… Встань стеной у Самарии…
— Может, лучше у Мегиддо? — скривился царь.
Он помолчал, потом добавил.
— Снять бремя долгов?.. А из чего дань платить? Сто талантов серебра и талант золота!.. [77] Переплавить храмовую посуду?
Он махнул рукой и, коротко бросив на прощание: «Пустое…» — удалился. Пришел срок и распростился Иоаким с жизнью — сердце не выдержало поселившегося в нем ужаса. Царем правитель Вавилона поставил сына Иоакима Иехонию. Однако племянник недолго тешился царской тиарой — спустя три месяца Навуходоносор отправил его в Вавилон, в плен. Говорят, тоже сидит здесь, в доме стражи. Живет в довольстве, с женами и детьми. Все необходимое получает из вавилонской казны. Как сыр в масле катается… Может, врут, и братишка сидит рядышком за стенкой?..
Сверху донеслось пение. Узник подобрался поближе к щели, припал к ней ухом. Пели слаженно, на разные голоса, но смысл разобрать было невозможно, хотя слова были арамейские. Интересно, прикинул слепец, что там сейчас вверху, день или ночь и сколько часов прошло с момента пробуждения? Он вздохнул, устроился на полу, привалился спиной к стене, спросил — что есть день и что ночь? Свет и тьма?… Что такое время? Как его измерить, и не исповедуется ли тебе, Господи, душа моя, когда я говорю, что измеряю время? Но так ли я его измеряю и что именно я измеряю — не знаю. Они поют гимн, но слов не разобрать, зачем тогда слова? Сколько лишних понавыдумали местные истуканы… Достаточно всего одного имени — мрак… Он склонился к щели и, набрав воздух в легки, во всю силу закричал.
— Иоаким!.. Будь ты проклят, Иоаким… Иехония?! Гореть тебе в долине Хином, Иехония!..
Был вечер. Угасла заря, на берег Евфрата присела ясная ночная мгла. Начались новые сутки.
За стенами дворца стихал натешившийся за день Вавилон. С утра по городу ходили торжественные процессии, на площадях для простолюдинов разыгрывались сцены из поэм, о Гильгамеше, Атрахасисе-Утнапиштиме, о сладостной Иштар, решившейся спуститься в преисподнюю к Эрешкигаль, о смерти и воскресении Мардука-Вседержителя и его супруге Царпаниту, оплакивающей его. Играла музыка, танцоры водили хороводы, назначенные особым распоряжением царские слуги одаривали горожан цветочными гирляндами. Сам Навуходоносор во главе толпы родственников и свиты, состоящей из высших военных и гражданских чинов, а также из членов городского совета, объезжал городские храмы. Всего их — наиглавнейших! — было около пяти десятков, кроме того, несколько сотен мелких святилищ, часовен — небольших построек, в глубине которых стояла статуя божества. Каждый мог в любое время зайти туда и помолиться. На каждой улице были устроены ниши, где располагались маленькие скульптурные изображения кумиров. Возле них можно было и колени преклонить, и договор о купле-продаже заключить, любой прохожий мог дать здесь клятву, что с этой «шестидесятой» он будет жить праведно.
Начал царь, как и полагалось, с Эсагилы. По обычаю на второй день празднования Нового года царю не полагалось приближаться к целле, где хранилось священное изображение Мардука, поэтому помолился издали. Жрецы заклали добрых ягнят… Потом процессия направилась к храму Иштар Агадеской, расположенному в центре квартала Кадингира, затем двинулись в обход других святилищ: прежде всего к дому Нинурты, что возле Южных ворот, наконец — по очереди — посетили храмы Адада, Шамаша в Новом городе. Последним помолились Сину в его кумирне возле цитадели.