— Быстрота — непременное условие сохранения европейского равновесия. Ах, маркиза, неужели вы не понимаете, что в нынешней политической обстановке решающее значение имеет здоровье российской императрицы Елизаветы. Его величество Людовик XV совершенно прав, что торопит события. Сейчас у коалиции есть возможность окончательно дожать горе-полководца Фридриха. После сражений под Кунерсдорфом, где русские наконец окончательно расправились с ним, после занятия Берлина, у короля Франции есть весомые шансы принудить Англию к миру на куда более выгодных условиях, чем тот, который придется заключать позже.
— Я не совсем понимаю вас, граф, — сказала маркиза де Помпадур.
— Наследником российского престола является Петр III, окончательно свихнувшийся на обожании Фридриха. Он только что не молится на него. Но это полбеды. Гораздо хуже, что Петр III позволяет себе открыто заявлять об этом. Подобная простота хуже воровства, так говорят русские. Он по недомыслию способен взорвать всю систему взаимного сдерживания в Европе. Но что самое страшное, он позволит Фридриху сберечь иллюзию, что можно победить, воюя на два фронта, а этого я уж никак не могу допустить. Германии и так придется кровью опробовать этот бредовый стратегический план. Позже. Много позже. Как только Петр III придет к власти, политика России круто изменится. А уж к чему приведет союз Пруссии и этими необъятными северными территориями — один Бог ведает!»
Джонатан Уиздом совсем перестал дышать. Глаза его округлились. Он не мигая смотрел на меня. Я присыпал песком оба листа и протянул ему.
— Проверьте, текст идентичен.
Он покорно взял бумаги, прочитал написанное и неожиданно густо покраснел.
— Этого не может быть! — твердо заявил он. — Это фокус какой-то!..
— Пусть будет фокус, — кивнул я. — Можно повторить. Если даже вы будете держать мои руки под неусыпным контролем, все равно не сможете понять, в чем здесь секрет. Я тоже. Просто я обладаю способностью писать сразу на двух языках. Если бы у меня было три руки — то на трех. Я понимаю, вам, поклоннику энциклопедистов трудно согласиться с этим. Вашему разуму позарез необходимо простое и ясное объяснение. Но здесь его в принципе не может быть. То есть, когда-то и кто-то сможет наконец установить, что творится в моей голове и как она управляет руками, но нынче ответа не существует. С этим надо смириться. Признать, что существует некий авантюрист, который каким-то ловким манером способен записывать свои мысли на двух языках одновременно. Я уже давным-давно смирился с этим, как, впрочем, и с загадкой долголетия. Я принимаю её как данность, вовсю пользуюсь подобным даром. Даже, случается, призываю других последовать моему примеру, однако утверждать, что именно мой чай, мой режим питания, моя система владения собственными гипнотическими флюидами и есть секрет долголетия, не стану. Я просто не знаю!
Джонатан по-прежнему сурово, не мигая смотрел на меня. Я испытал некоторую робость — мало ли что можно ждать от него? Вдруг он из этих английских фанатиков, которые только тем и занимаются, что повсеместно изгоняют дьявола. Ну, и черт с ним! Его поразил фокус, и при этом он упустил из вида суть написанного. Я точно знал, что в течение двух веков Германия ещё не раз будет испытывать судьбу, сражаясь на два фронта. Сколько неисчислимых бедствий принесет эта безумная идея! Вот что составляло загадку, неразрешимую даже для меня самого. Судьба Германии мало волновала Джонатана. Это самое удручающее человеческое свойство. Иной раз мне не давал покоя вопрос — стоило ли вообще заниматься этими записками? К сожалению, выбор сделан. Я привязался душой к этим страницам, на которых излагались большинство прожитых мной биографий.
— Понимаете, Джонатан, способности к изучению языков, к отысканию истинного смысла донимающих меня сновидений, умение писать обеими руками на разных языках, музыкальный дар, долголетие, наконец, — продолжил я, далеко не самое главное. Знание, незнание — всего лишь декорации. Навыки, умения тоже. В этом нет ничего таинственного. По крайней мере, пока подобное сочетание возможностей представляет из себя загадку. Секрет в другом… Каким образом вы, очарованный ловкостью рук, даже не обратили внимания на смысл написанного? Вот в чем тайна из тайн! Почему люди постоянно упускают самое существенное, не стремятся к нему, клюют на фокусы шарлатанов? Продление жизни и ваше личное отношение к этому, умение писать двумя руками одновременно не более, чем размалеванные картоны и вырезанные из дерева каркасы домов, которыми обставлена сцена, где происходит великое таинство жизни. Всего лишь антураж. Что-то вроде смены дня и ночи, лета и зимы. Мой друг Давасандюп, тибетский монах в Гималаях, последователь чуждой вам религии, утверждающей, что души способны перерождаться, вот кто разбирался в сути этой мистерии.
— Никогда не слыхал о таком, — выговорил Джонатан. — Вам приходилось много путешествовать?
— В молодости мне посчастливилось объездить весь мир. Правда, не всегда по своей воле, мне было опасно подолгу оставаться на одном месте. Слишком много любопытных глаз следило за мной. Особенно досаждали доброжелатели в черных сутанах, не поленившиеся сжечь сотни наших с вами единомышленников на кострах. Это случилось в Испании. Не думаю, что иезуитов занимали мои фокусы. Их интересовали завещанные мне деньги. Ладно, — заключил я, — на сегодня хватит. Завтра тебе вместе с Карлом придется посетить сиротский дом, а также госпиталь для бедных. Ступай прямо к попечителям, прикажешь принести счета. Все досконально проверишь. Только нигде не оставляй своей подписи. Просто начерти на бумагах — «святой брат». Затем внесешь очередную сумму. Что и как, я тебе растолкую с утра. Я гляжу, у тебя длинные ноги, их никак не уместить под столом. Завтра купим конторку. Кстати, она пригодится нам и в имении…
Он кивнул — видно, парень совсем успокоился. Благотворительность, милосердие — это ему было понятно. Неожиданно молодой англичанин спросил.
— Ваша светлость, почему Карл никогда не разговаривает?
— Ему в молодости отрезали язык. Он спасал меня и наше дело…
Из Турне они покатили на восток, в сторону Люксембурга. Везли с собой привязанную на крыше конторку. Ножки Карл обмотал тряпками, переложил тюками. Двигались не спеша… Графу Сен-Жермену не терпелось продолжить рассказ о дипломатической миссии, которую ему пришлось выполнять в 1760 году в Гааге, поэтому они беседовали в карете, а вечерами Джонатан заносил рассказ на бумагу. Граф по ночам просматривал записи, делал необходимые исправления. У Джонатана создалось впечатление, что граф Сен-Жермен уже не раз бывал в этих местах. Он всегда знал, к кому обратиться, чтобы устроиться на ночлег, им всегда предоставляли самые удобные квартиры, самые просторные номера. Графу были известны истории большинства замков-усадеб, разбросанных в Арденских горах и в долинах Мозеля и Рейна, имена их прежних владельцев, которые, по его словам, часто оказывались его хорошими знакомыми… Он говорил, что не раз останавливался у них, однако на этот раз Сен-Жермен упорно, к досаде Уиздома, объезжал поместья стороной. При этом повторял одну и ту же фразу: «Теперь меня там не ждут…» В квартирах, в которых останавливались путешественники, он непременно устраивался отдельно. Джонатан не находил ничего зазорного в том, чтобы ночевать вместе с Карлом. По крайней мере, камердинер вел себя тихо, во сне замирал, как мышь, не в пример хозяину, который почти все ночи разгуливал по комнатам. Сен-Жермен предпочитал апартаменты с балконами, с наступлением темноты выбирался на открытый воздух и ночь напролет любовался звездами. Просмотр и окончательная переписка записей набело тоже требовали немало времени, так что порой они задерживались с выездом на день-другой.