Однако судьба распорядилась иначе. Спустя неделю после возвращения из Семпоалы в лагере открылся заговор. Как я и предполагал, зачинщиком оказался Эскудеро, рассудивший, что рано или поздно я разделаюсь с ним. Клянусь именем Господа, у меня и в мыслях не было ничего подобного, но разве человека, погрязшего в грехах, убедишь в безмерном милосердии Божьем, в возможность добрососедства с тем, кого ты когда-то предал!.. Я всегда искренне прощал своим врагам — поверьте, это не пустые слова, но те преступления, которые грозили общему делу, должны были пресекаться в корне.
Что надумали негодяи? Захватить судно и тайком бежать на Кубу! Мои люди едва успели снять с приготовленного корабля снасти, компас и руль. Утром дело открылось, злоумышленники были схвачены и я, скрепя сердце, подписал смертный приговор для двух главарей Педро Эскудеро и Хуана Карменьо. Кормчий Гонсало де Умбра был лишен ноги по щиколотку, остальные заговорщики получили каждый по двести розог.
Кончался июль. Приближалась пора сбора урожая… В те дни у меня дня часа свободного не выпадало. Прежде всего на общей сходке было решено известить нашего короля о том, что дело со строительством Веракруса успешно движется. Уже построены церковь, арсенал, рынок, заложены фундаменты первых домов для переселенцев. Все в письме, составленном нотариусом Годоем было прописано до самых мелких подробностей, кое-какие, на мой взгляд, были лишними. Далее я взял слово и предложил к королевской пятине, которую должны были доставить в Испанию благородные господа Алонсо де Пуэртокаррера и Франсиско де Монтехо, не плохо бы к этой законной доле добавить наш общий добровольный дар. Тем самым мы, первые колонисты, показали бы непоколебимую верность короне и святому кресту, а также решимость довести дело до конца. Говорил я долго, здраво и, по-видимому, убедительно, если слова мои наполнили этих храбрых людей возвышенным чувством любви и преданности к нашему монарху. Даже инвалид, старик Эредиа из Бискайи, чье лицо было изрыто оспой, борода всклочена, одна нога короче другой, принес и положил в общий котел сережку из низкопробного золота, вмененную у туземцев. Этого инвалида я оставил смотрителем при алтаре в Семпоале.
Теперь сокровищ хватало, чтобы загрузить добрую каравеллу. 26 июля, с наказом ни в коем случае не заходить на Кубу, корабль отправился в путь. В тот же день донна Марина перебралась в мое жилище. Не знаю простилась ли она с Алонсо — тот собрал все свои пожитки и часть добычи, а также полученную в Семпоале индейскую «жену» и заранее погрузил их на корабль. Марину с утра Берналь Диас отвел ко мне домой. Шла она, с головы до ног укутавшись в бархатное покрывало. Уже на месте разместившись в предназначенной для неё комнате, сразу поставила на место донну Катилину объяснила, что по своему происхождению та обязана прислуживать ей за столом и помогать в купальне. Слуги, не зная, как себя вести с донной Мариной, словно мыши шушукались весь день.
Я проводил Алонсо на корабль — он даже немного растерялся, когда услышал, что я очень сожалею об его отъезде, и если он желает остаться, пусть только скажет слово. Потом добавил, что разделяющее нас обстоятельство всегда готов решить к нашему обоюдному согласию. Он слабо улыбнулся — видно, вспомнил прежнее свое восторженное отношение — обнял меня и пообещал по прибытию в Испанию сделать все, что в его силах, чтобы со стороны Диего Веласкеса нам больше не ставили препон. А насчет обстоятельств… Он был уклончив и сказал, что ни о чем не о жалеет, разве только о том, что лучше бы ему ослепнуть в тот миг, когда он встретил «это обстоятельство» и безрассудно поддался страсти. Оно с самого начала было предназначено мне, и он ни капельки не завидует. Скорее скорбит… Однако верит, что я с ней справлюсь. У тебя, Эрнандо, добавил он, хватит сил. Потому что это не женщина, а дьявол! Уродилась ли она такой или такой её сделали скверные люди, только в её душе нет ничего, кроме жажды мщения и власти. Только ты в состоянии накинуть узду на эту тварь.
Ужин у нас получился странный. За столом я один вкушал еду — она прислуживала. Когда я пригласил её сесть за стол, Малинче отказалась и шепнула, что знает свое место. Придет срок, и она сядет рядом, тем более в компании господ офицеров. Но сегодня не тот день. Она желает быть мне верной женой…
— Это невозможно! — уверил я её. — Я женат.
— Тогда верной рабыней, — ни мало не смутившись, добавила она. — И не потому что желаю, чтобы восторжествовала справедливость и я смогла бы вернутся в родные края не девкой и не жертвой, а правительницей. Нет, сеньор Эрнандо, я не верю, что ваше святое воинство сможет одолеть армию Мотекухсомы, однако убеждена — попробовать стоит. У меня все равно другого пути нет. Даже предав вас, к чему меня упорно склоняли ацтекские послы, я не получу заслуженную награду и, как предательница, осквернившая местных богов, буду рано или поздно предана в жертву. Хорошенькое дело — погибнуть не покаявшись, не получив прощение грехов.
— Да, это страшное наказание, — после долгого молчания согласился я.
Ее слова озадачили меня — неужели она решила с первой же минуты взять надо мной верх?
— Нет, сеньор Эрнандо, — неожиданно продолжила она, — у меня и в мыслях ничего подобного не было. Признаваясь в том, что я не верю в победу, я имела в виду всего лишь явный расклад сил. Не думайте, сеньор, что я пытаюсь напугать вас Мотекухсомой — он как раз делает все, чтобы лишиться власти. Понимаете, сеньор Кортес, он из счастливчиков. Из тех, кто, как вы выражаетесь, рождаются в сорочке. Такие люди только в привычных обстоятельствах хороши, а стоит событиям пойти вкривь и вкось, они тут же выпускают руль из рук, с досужими молитвами обращаются к Богу, ждут знамений… Верят, будто святая сила исполнит за них предназначенное им на роду. Говоря о едва ли достижимой победе, я имею в виду неукротимую волю ацтеков, их воинственный дух, которые, дай Господь, проснулся бы как можно позже. Вот та главная тайна, позволившая им овладеть всем миром. Я молюсь, чтобы Мотекухсома ещё долго правил этим племенем убийц, ибо его поступки лишают их силы. Мы должны смотреть правде в глаза, господин, разве не так?
— Безусловно, — опять я был вынужден согласиться с этой чертовкой и, порядочно рассердившись, хотел было оборвать этот поток красноречия. В этот момент я вдруг с ужасом догадался, что она только этого и ждет. Она очень рассчитывает, что я прикажу ей поменьше говорить, потом навалюсь на неё в кровати, потом испытаю некоторые угрызения совести (поверьте, я способен испытывать раскаяние). И постепенно, шаг за шагом, она одолеет меня в трудном сражении между мужчиной и женщиной. Это вечная история, кому быть головой, а кому шеей, способной повернуть голову в любую сторону. Теперь я начал понимать, какое ошеломляющее впечатление произвела на Алонсо эта женщина, в какое ошарашивающее положение она его поставила. Конечно, её можно было ударить и, может, действительно следовало хорошенько вздуть все-таки она не натуральная донна, но в том-то и заключалась линия её поведения. Сегодня хозяин поколотил, а завтра будет вынужден прийти и спросить у неё совета. Естественно, такое положение не может долго продолжаться, и либо её начинали колотить всерьез, либо попадали под её изящную, розовую пяточку. Только неразумный человек, враг самому себе, мог поднять на неё руку. Антитеза была впору только тонкому, способному увидеть последствия своих поступков человеку, поэтому я решил прямо с этой минуты, не прерывая, выслушивать её речи, тогда они скоро сами по себе укоротятся. Я обязан вести себя как любящий муж — что в общем, было совсем не трудно. Тем более теперь, когда она то и дело касалась меня своими маленькими грудями. Она ошеломляюще пахла, кожа её была смугла, в волосах была приколота густо-багряная роза — не иначе мавританская принцесса из волшебной сказки, вещающая о политике, о соотношении сил, о необходимости обязательно попасть в Тласкалу, потому что без союзников нам не обойтись.