Наши солдаты промаршировали строем, затем два раза пальнули кулеврины.
Местные жители то и дело называли наших солдат «teules», что на их языке означало «боги». Сердце у меня загорелось. Больно было смотреть на эти залитые кровью, языческие кумирни. Я уже совсем собрался потребовать от касика и его окружения, от всего тотонакского народа признания вящей славы Господа нашего, Иисуса Христа, но оба священника, падре Ольмедо и лиценциат Хуан Диас, буквально повисли у меня на руках, начали уговаривать подождать. Слово Христово, твердили они, распространяется лаской и милосердием, но не мечом.
С трудом я согласился отложить крещение язычников. Потом прежние хлопоты с головой захватили меня.
Нас ждал Веракрус — первое испанское поселение на этом дальнем берегу.
Работали дружно. Заложили фундамент церкви, бастионов. Наши каменщики принялись возводить стены божьего дома. Десятки индейцев, присланных царем тотонаков, трудились над возведением стен будущей крепости, сотни занимались осушением болот. Я сам, помнится, с охотой таскал камни, копал ямы под фундаменты. Никто из нас не брезговал черной работой.
Ацтекских послов мы взяли с собой. Из Семпоалы вывели в кандалах, в дороге оковы сняли, поместили на кораблях. Марина с моего согласия часто навещала их — рассказывала всякие сказки-небылицы. Сама в свою очередь жаловалась на свою несчастную судьбу, делала намеки на то, что не прочь сослужить добрую службу великому повелителю Мотекухсоме.
Между тем до нас доходили вести, что Мотекухсома объявил, что пребывает «в гневе» на непокорных тотонаков, однако, когда первые двое послов добрались до Теночтитлана, неожиданно сменил гнев на милость и прислал к нам в лагерь гонца с благодарностью за освобождение его людей. Тем самым я все больше и больше укреплялся в мысли, что поход на Теночтитлан — дело не такое уж безрассудное, если с толком за него взяться. Прежде всего, необходимо было раз и навсегда искоренить крамолу в собственных рядах, разрубить запутавшийся узел с Алонсо и добраться наконец до тайны, которая хранила Марина.
В таких хлопотах проходили дни. Скоро в Веракрусе появилось новое посольство от Мотекухсомы, в состав которого входили пять человек, из них два его племянника. Как объяснили мне Марина и старейшины из Семпоалы, это была великая честь. Одних подарков они привезли на две тысячи песо, да ещё прекрасные ткани и драгоценные камни.
Мир был восстановлен — это было очень кстати, тем более, что касик Семпоалы тоже именно в этот момент проявил свое коварство. В середине июля — кажется, так, — из страны тотонаков пришло сообщение, что на них напали соседи из Синпансинко. Посланник в беседе намекнул, что здесь не обошлось без козней Мехико. Я поднял войско и с помощью проводников в несколько дней по кратчайшей дороге достиг границ Синпансинко. Роты вошли в ближайшее селение. Над джунглями местами уже встали высокие столбы дыма — это воины Семпоалы принялись жечь деревни врага.
Селение казалось пустым, по всем улицам были расставлены жаровни с курящимися благовониями. У последних хижин нас поджидала делегация старейшин. После коротких переговоров выяснилось, что жители Синпансинко и не думали нападать на тотонаков. Касик Семпоалы решил воспользоваться моментом и захватить спорные земли, а если удастся то и всю территорию Синпансинко. Марина с нескрываемым возмущением поведала мне эту историю и решительно заявила, что грабежи и насилия необходимо срочно остановить, чтобы не давать Мотекухсоме шанс обвинить нас во вмешательстве во внутренние дела его государства. К тому же своими руками создавать себе врагов в тылу было явно неразумно. Солдаты были посланы, чтобы утихомирить тотонаков и по возможности вернуть все, захваченное. Скоро в нашем расположении появился касик Семпоалы и, как ни в чем не бывало, принялся оправдываться тем, что его подданные ввели его в заблуждение. Сам он по своей воле никогда бы не начал войну. Я поймал его на слове и между двумя областями были заключен вечный мир. Обе эти страны в тот же день я объявил владениями испанской короны.
В Семпоале, куда наше войско пришло на отдых, жители встретили нас с ещё большим восторгом. Касик к многочисленным дарам, которыми он хотел ублажить «кастилан», присовокупил восемь девушек из местных благородных семейств, которых мы должны были взять в жены.
Дары я принял с радостью, но прежде, чем играть свадьбы, невест следовало окрестить, так как не подобает благородным идальго жить с язычницами. Неплохо бы и всему тотонакскому народу осознать, в чем истина и кому следует служить. Сначала разговор был мирный, но, почувствовав сопротивление касика, местной знати и жрецов, которые принялись уверять, что без богов и жертвоприношений им никак нельзя, что боги наделяют их светом, урожаем, миром, — я решил во что бы то ни стало переломить их упрямство. Уговоры на них не подействовали, тогда я кликнул охотников из числа солдат. Касик, внезапно побелев лицом, начал созывать своих воинов. При этом все ещё пытался уговорить меня, умолял не губить идолов, не позорить Семпоалы, иначе погибнем и мы, и они.
Я призвал небо в свидетели, обвинил туземцев в поклонении ложным кумирам. Вмиг пять десятков наших солдат взбежали на вершину пирамиды и скинули поганых идолов. Страшны они были лицом и уродливы телом. Иные размером с годовалого телка, другие с человека, а были и такие, что не больше собаки.
Вой и плач наполнил воздух. Местные жрецы молились по-своему, в воздухе засвистели стрелы. В то же мгновение я приказал схватить касика, жрецов и множество людишек из знатных. Марина, воззвав к небесам, указала на разбитые обломки и вопросила местных — где же обещанная месть? Где наказание? Не будет его, ибо эти боги ложные, а касику она между делом напомнила, что сделает с ним и его народом Мотекухсома, если «кастилан» откажут ему в помощи.
Кое-как удалось успокоить народ. Жрецы с плачем и молитвами сожгли останки идолов, а на верху пирамиды был возведен алтарь и воздвигнут святой крест. Первыми привели в истинную веру подаренных нам девушек. Самую красивую, крещенную донной Франсиской, я отдал в жены Алонсо Пуэртокаррере. Мне же досталась дочь самого касика, донна Катилина, безобразная лицом и количеством жира превосходившая отца.
Жаль, что я не мог отказаться…
Между тем губернатор Кубы Диего Веласкес не оставлял попыток наложить лапу на все, чего мне удалось добиться за такое короткое время. Еще в Семпоале я узнал, что в Веракрус прибыл корабль с Кубы, который привез известие о том, что Веласкес стал наместником с правом основывать новые города. Все это сразу подняло дух его сторонников. Верные мне офицеры — в первую очередь Алонсо, Гонсало де Сандоваль, Альварадо, Хуан де Эскаланте стали призывать к немедленному выступлению в поход на Теночтитлан. Иначе, говорили они, войско выйдет из-под контроля. Признаки брожения были у всех на глазах, среди нижних чинов усиливаются настроения в пользу возвращения на Кубу.
К сожалению, они, кроме разве что сеньоры Марины, не понимали всей деликатности создавшегося положения. Собственно мне было плевать на любые угрозы и предписания Веласкеса, но он имел влиятельных покровителей в Испании. Прежде всего это председатель королевского совета по делам обеих Индий, архиепископ севильский Фонсека. Вот почему, задумываясь о последствиях победоносного похода на столицу Мехико, я отчетливо сознавал, что цена всем нашим успехам — грош, если мы заранее не позаботимся о поддержке более могущественных покровителей. Поражение я даже не брал в расчет — при таком исходе со мной было бы покончено раз и навсегда, и я лучше принял бы смерть в бою, чем вернулся на Кубу. Кто в подобной ситуации мог дать мне карт бланш на любые действия, как бы неблагородно, на первый взгляд, они не смотрелись. Хотя бы задним числом… Только его величество король испанский дон Карлос V! К нему и следовало обратиться напрямую. Были у меня и достойные кандидатуры на роль посланников. Это прежде всего Алонсо и Франсиско де Монтехо. Оба были люди достойные, из знатных фамилий, у них были надежные связи при дворце.