— Неужели непонятно, что мне нужны заложники, пленники, заложники, в конце концов, лазутчики. Ваша твердолобая политика, — он сознательно обвинил жрецов в противодействии его распоряжением, но те даже глазом не моргнули, — лишает меня глаз и ушей. Нельзя же заранее становится в оборонительную позицию при таком перевесе в силах и средствах, какие мы имеем!
— У нас нет выбора, — тихим проникновенным голосом, глядя прямо в глаза новому правителю, ответил верховный жрец Кецалькоатль Тотек-тламакаски. — Уицилопочтли ясно выразил свою волю — каждый пленник должен как можно быстрее ощутить прикосновение жертвенного ножа. Боги голодны.
Куаутемок почувствовал холодок в груди.
Всю ночь он не спал, расхаживал по дворцу Мотекухсомы. Осуждать растерявшегося, несчастного дядюшку, не имело смысла, сегодня он лишний раз убедился в этом. Но и прощать нельзя. Это ощущение двойственности, душевной неразберихи было настолько новым, необычным, никак не укладывающимся в прежний регламент жизни, в котором все было расписано до самой последней мыслишки, до мельчайшего поступка, что даже ласки его молодой жены Текухичноч не смогли успокоить его.
Сна не было. Он заглянул в зверинец. Здесь было тихо, питомцы Мотекухсомы мирно отдыхали. Сразу после избрания Куаутемок запретил кормить зверей человеческим мясом. Вообще, члены царствующей семьи, выросшие за пределами Теночтитлана, куда более настороженно относились к человеческим жертвоприношениям, чем столичные родственники. За пределами острова учение о доброй, исполненной любви сущности Кецалькоатля, его скором возвращением с благой вестью, создание которого молва приписывала двум мудрым правителям Тескоко Несауалкойотлю и его сыну Несауалпилли, имели куда больше приверженцев, чем в пропитанном имперским духом Теночтитлане. Сам Куаутемок был родом из Ичкатеопана, местности, расположенной к юго-западу от Мехико. Там, среди простолюдинов и знати, Кецалькоатля боготворили во всех его воплощениях. Особенно в образе человека, правителя легендарной Тулы, научившего людей разводить маис, бобы, томатотль, тыквы, табак, хлопок, который в его пору тольтеки на корню выращивали окрашенным. Цвета древних тканей были приятны для глаз, благородны, их разнообразие поражало…
Чтобы утолить чувство голода, Кецалькоатлю хватало цветов и змей, их и следовало приносить ему в жертву. Этот бог любил людей, верил в них, надеялся, что просвещением можно добиться большего, чем насилием и жестокостью. Он ушел, чтобы вернуться и принести народам науа свет новой истины…
Куаутемоку стало тесно и неуютно под низким потолком зала для приемов, где он устроился в темноте на низкой лежанке, которую, как ему запомнилось, очень любил Мотекухсома. Жуткая догадка пронзила его. Неужели дядя в те дни, когда получил первые известия о появлении «больших лодок, которые способны улавливать божественный ветер», тоже не мог найти покой, мучился от бессонницы, бродил по дворцу, как тень? Неужели его тоже мучили подобные сомнения?.. Старый жрец признался, что в месяц «уэн тосотли» прежний правитель часто по ночам взбирался на большой теокали и оттуда вопрошал богов — как поступить? Ждал первого появления Солнца, которое, рассыпав лучи над озером, являло себя в полном блеске своей молодости и силы. К нему обращался Мотекухсома, к божественному воплощению Уицилопочтли, к сверкающему воинственному Тонатиу — что делать? Подскажи, покровитель ацтеков.
Куаутемок не мог пересилить себя — что-то в душе перечило желанию ещё раз спросить Тонатиу. Это было греховное наваждение, его следовало преодолеть. Что значила жизнь ацтека вне служения Уицилопочтли?
Пшик! Пустота!
Он порывисто поднялся, вышел из зала, на минутку заглянул в спальню, чмокнул в щеку едва слышно посапывающую Текухичноч. Та сладко застонала, потянулась под покрывалом. Куаутемок поспешно вышел из спальни, миновал дворцовый караул, пересек двор и взобрался на верхнюю площадку одной из башен, между которыми были расположены главные ворота.
Украшенный золотинками звезд небосвод распахнул над ним свою ширь. Молодая луна нижним рожком корябала вершину на западе. Ночь выдалась ясная, тихая. Со стороны озера доносился едва слышимый звон — в детстве мать рассказала ему, что так, притираясь друг к другу, звенят накрывшие землю небеса. Числом их было тринадцать. Городская даль тоже была прозрачна между светлых кварталов темнели провалы улиц. Слева мрачной, набухшей глыбой нависал над дворцом большой теокали — на его вершине слабой искоркой подрагивал огонь. Справа лежали развалины дворца его дедушки. После бегства пополокас никто, кроме специальных команд, не осмеливался заглядывать туда.
Ночь, если приглядеться, тоже необыкновенное зрелище. Особенно такая нежная и обильная звездами. До восхода ещё несколько часов. Он припомнил вчерашний разговор насчет устройства оборонительных палисадов на озере. Итак, на какое расстояния метают громовые звери набитые смертью плоды? Вот какое заветное желание постоянно будоражило молодого короля — как бы поймать четырехногое чудовище, называемое «конем», и попытаться влезть к нему на спину. Он бросил взгляд на луну — рожок был хрупок и серебрист.
Далее сами собой поплыли пункты предложенного им плана спасения столицы. Прежде всего необходимо срочно выслать из Теночтитлана всех непригодных для обороны города граждан. Призвать на подмогу вассалов. Заняться укреплением города, как предписывал его предшественник Куитлауак. Продолжить ежедневные занятия с войсками, чтобы те могли и в поле противостоять чужеземцам, для чего необходимо срочно изготовить длинные копья, научиться действовать ими в строю. Начать партизанскую войну против пришельцев. И, наконец, самое главное — запретить называть их «teules», или, проще говоря, «богами».
Достаточно ли этих мер, чтобы одержать победу над врагом, он не знал, но каждую из них необходимо выполнить. Так требует Уицилопочтли! Ему припомнился гимн, который они заучивали наизусть в школе-калмекак.
«На битву рождается молодой воин.
Грозная Койалшауки, его сестра-Луна, грозит ему.
Братья-звезды Уицнау, числом четыре сотни, грозят ему.
Молодой воин бесстрашен. В руках у него огненная змея — солнечный луч. Этим оружием он поражает врагов.
Духи воинов, погибших в сражениях и на жертвенных камнях, встречают его. До середины неба они торжествуя ведут молодого воина.
Духи женщин, нашедших смерть при родах, приравнены к мужчинам, ибо они погибли, давая жизнь бойцам. Они встречают молодого воина, подхватывают его под руки, помогают спуститься с небосвода.
Каждый день выходит на бой молодой воин.
Крепким ему надо быть, сильным — ведь труд его обременителен, бой опасен.
Люди должны насытить молодого воина. Нет для них большей радости, чем насытить молодого воина. Но не каждая пища ему по душе.
Грубую, земную он отвергает. Только животворный нектар «чалчиуатл» по душе ему. Кровью питается молодой воин, ею он питается, с её помощью обретает силу.
Где те люди, кому доверено найти пищу для молодого воина? Кто они?