— А то! Голубя видно по полету. Не иначе ты всадник из самых богатеньких.
Посетители засмеялись. Стация, кривляясь, прошлась вкруг Коммода.
— А может, ты из сенаторов?
Коммод довольно осклабился, сплюнул.
— Тьфу, сенатор! Нашла шишку. Если хочешь знать, я первый из сенаторов.
В зале раздался хохот. Стация подмигнула.
— Уж не принцепс ли?
— Да, принцепс! — заверил ее Коммод. — Я — император Рима!
Стены таверны содрогнулись от хохота, даже Тертулл и Луципор не смогли скрыть улыбки, только Вирдумарий по — прежнему мрачно поглядывал на посетителей.
Хохот приободрил Стацию, придал ей смелость. Вообще‑то, хозяйка заведения отличалась исключительной проницательностью, да и хитрости ей было не занимать. Стации — Врежь кулаком было плевать, кем объявит себя тот или иной посетитель, она была готова признать в клиенте кого угодно — сенатора, императора, даже Юпитера, однако на этот раз шутка зашла слишком далеко. Но и терять лицо перед собравшимся народом ей очень не хотелось. Потом разнесут по Субуре и по другим злачным кварталам, что Стация испугалась какого‑то проходимца. Репутация в ее деле имела решающее значение, поэтому она решительно потеснила Коммода, всем весом прижала к стойке. Решила, видно, обойтись без рук — задавлю, мол, мерзавца, телом, там видно будет. Глядишь, красавчик сам стушуется. Куда хватил!
Не тут‑то было! Луций Коммод, отличавшийся огромной физической силой, легонько, животом пихнул ее. Стация едва не свалилась на пол.
— Не веришь? — яростно закричал Коммод. — Сейчас убедишься! Тертул, дай‑ка мешок, — потребовал он.
Стихотворец рысью бросился к императору. Протянул мешок. Тот водрузил его на стойку, развязал горловину, вытащил золотой аурелий, сунул его под нос Стации. Потребовал.
— Смотри в профиль!
Хозяйка приняла монету, бросила взгляд на аверс, затем глянула на Коммода, вновь на монету и едко заметила.
— Ага, похож. Как гусь на свинью.
Кое‑кто из посетителей повалился на пол от смеха. Вирдумарий начал подниматься с места. Луципор подскочил к Стации, начал тыкать пальцем в монету, в сторону цезаря, что‑то шептать ей на ухо. К ним подскочил Коммод, схватил Стацию за руку, сжал изо всех сил.
— Уй — ййй! — заголосила женщина. — Пусти, придурок!
Между тем монета, которую она только что рассматривала, скользнула в вырез на груди.
— Сколько хочешь за голубку? — выкрикнул Коммод.
Женщина два раза показала свободной рукой четыре пальца. Вирдумарий выпрямился, у него расширились глаза.
— Господин… — начал он, однако Коммод жестом остановил его.
— Подожди, Вирдумарий. Я согласен.
Он отпустил руку. Стация заохала.
— Что я скажу благодетелю? Чем оправдаюсь перед его милостью Уммидием?..
— Каким Уммидием? — воскликнул цезарь. — Квадратом?!
— Перед ним, хлопчик, пусть у меня уши отвалятся. Смотри, пожалеешь.
Коммод тут же радостно потер руки, заторопился.
— Давай свою простушку. Накидываю к твой цене еще пару золотых и в придачу тот, что ты спрятала на груди.
— Только придется в темноте, — деловито предупредила Стация. — Девчонка молодая, стеснительная.
— Что за новости! — удивился Коммод. — Девчонка брезгует услужить Флоре?
Стация с ужимками, смешками, отводя глазки в сторону, призналась.
— Уж больно она страшна, приятель. Морда, как у беременной козы.
— Так в чем же смак? — пожал плечами Коммод.
— Его милость Уммидий как раз таких предпочитает. Чтобы как из Аида. Просто на глазах тает, когда увидит подобную смазливую рожицу.
— Мне все равно. Давай козу!
Снова заиграли гобои, послышались девичьи голоса. В харчевне тем временем густо набилось народу, однако на этот раз никто не встал, не запел. На Коммода вовсю ставили ставки. Кто‑то утверждал, что у него не хватит сил, что он только прикидывается героем. Кто‑то возразил, парень крепок и прыти у него хватит. Кто‑то нерешительно подтвердил, парень действительно смахивает лицом на молодого цезаря. Ему доводилось видеть на триумфе, как тот целовался со своим управляющим Саотером. Такой здоровенный, рыжий и нос крупный. Его тут же осадили — не ершись! У слона тоже нос крупный, называется хобот. Какой‑то мрачного вида скептик проворчал — о чем спор? Подождем, посмотрим. Если он действительно из породы божественного Марка, ему что пять, что десять девственниц — все одно. Какой он породы, засмеялись в углу. Напялил преторианский плащ и решил, что ему море по колено. Разве цезарь стал бы заглядывать в такое заведение. К нему, небось, сенаторские дочки сами в постель лезут. Нет, голубчик, вот ты разберись с козой, да поставь всем вина, тогда поверим!..
В разговор вмешался инвалид с деревяшкой вместо правой лодыжки. Он решительно заявил — враки! Он сам слышал, как вчерась в пьяной драке придавили преторианца. Тот тоже был в плаще. Этот, инвалид многозначительно кивнул в сторону лестницы, видно, последнюю ночь гуляет. Завтра возьмут его стражники из городской когорты, спросят — откуда, мил — человек, у тебя этот плащ. И все, песенка спета. Вот он и пыжится, похваляется.
В толпе кто‑то презрительно заметил, что не такой уж великий герой молодой цезарь, если побоялся схватиться с германцами. Луципор уже совсем собрался вскочить, потребовать отчет — вы в кого стрелы мечете? Кого охаиваете?! Его остановил Вирдумарий — взял за шею и без всякого видимого усилия ткнул носом в стол.
Защитил молодого императора старик со шрамом на лице, по — видимому, отставной солдат.
— Заткнись, молокосос! Ты в армии служил? От германцев отбивался? От жажды в Богемии погибал, когда Юпитер пролил на наши легионы благодатный дождь? Если цезарь сумел без боя взять у варваров такую добычу, честь ему и хвала. Крови меньше и толку больше, потому что без денег никакой германец воевать не станет.
В этот момент из верхнего коридора донесся отчаянный визг, затем раздался грохот, крики и вновь женский вопль. Тут же из проема выбежал Коммод, он тащил за волосы исходившую в жутком крике девицу.
— Значит, говоришь, скромна, стесняется при свете?! — сразу закричал он, обращаясь к Стации. — Говоришь, козлица лицом? А это что?!
Он развернул девку к залу, взял ее под мышки и показал сбежавшейся к лестнице толпе. Девушка, даже заплаканная, страдающая от боли, была удивительно хороша собой.
Между тем Коммода понесло.
— Ты кого, — рявкнул он, спускаясь по лестнице, — старая карга, решила вокруг пальца обвести? Я прикажу содрать с тебя кожу и вывесить на Капенских воротах срамом наружу, чтобы все видели, сколько мерзости и гнили у тебя внутри. Как тебе в голову пришло, мерзкая ты тварь, подсовывать мне одну и ту же девственницу! Эта уже была со мной. Что же, я вторично за час лишил ее невинности? Такие чудеса только в сказках бывают.